Французский сезон Катеньки Арсаньевой - Арсаньев Александр - Страница 28

И у меня не было времени прислушиваться к собственному физическому состоянию, за несколько секунд я оделась и, нимало не сомневаясь, послала Афанасия прямиком к Петру Анатольевичу. Что-то или кто-то сообщило мне, что именно туда нужно направить теперь слугу.

– Что узнать-то? – спросил перед отходом мой казачок.

– Спроси, как живет, и не желает ли мне что передать, – ответила ему я, поскольку никакого иного повода, рационального и конкретного, на тот час посылать его к Петру Анатольевичу у меня не было.

Но не буду больше мучить вас предисловиями, а сообщу с той же непосредственностью, с которой принес мне эту новость мой вестник:

– Екатерина Алексеевна, а Петра Анатольевича-то убили.

И если бы я не воспитывалась в деревне, то есть не провела бы там все свое детство, я в этот миг чего доброго лишилась бы чувств. Но в тех краях, откуда я родом, слово «убить» порой заменяет «прибить», «ушибить», или «ударить». И десятки и сотни раз за свою жизнь слыша «я ногу убил», «ты не убился?», уже не торопишься надеть траур по безвременно ушедшему от тебя человеку, потому что «убили» на языке крестьян Саратовской губернии еще не значит «лишили жизни».

– Что ты болтаешь, болван? – все же с некоторым волнением переспросила я Афанасия, потому как – чем черт не шутит, иной раз и в наших краях это слово употребляют в его истинном смысле.

– Ей богу, убили, они сами мне об этом сказали. Вчерась, когда возвращались домой, из-за угла вышел здоровенный амбал с топором и, ни слова не говоря, набросился на Петра Анатольевича. И если бы не его палка с шишаком, то убил бы до смерти.

Вот оно! То словосочетание, что означает у них смерть. После него можно сделать большой выдох и привести в порядок свою нервную систему. Услышав его, я окончательно убедилась в том, что Петр Анатольевич жив. И умирать, по крайней мере в ближайшее время – не собирается.

Таким образом я узнала, что враги наши привели свою угрозу в исполнение, во всяком случае попытались это сделать, и только ловкость и личное мужество Петра Анатольевича не позволили им добиться желанного результата.

А что желали они его смерти – сомневаться не приходилось. Я поняла это, как только увидела его, бледного, с перевязанной головой, хотя и не унывающего и даже попытавшегося вскочить при моем появлении. Как вы понимаете, уже через пять минут я была у него дома, именно поэтому и смогла все это увидеть.

– Как это произошло? – без лишних ахов и охов спросила я раненного.

– На мое счастье – по-идиотски. Вместо того, чтобы молча опустить свой топор на мою талантливую, но не слишком крепкую голову, он окликнул меня, за что и поплатился собственной жизнью. А моя трость с набалдашником отныне займет почетное место в доме, ибо не только повергла в грязь моего потенциального убийцу, но в конечном итоге помогла сохранить мне собственную жизнь.

Вот по этой-то причине я и начала эту главу с почти ритуального обращения к сему предмету мужского обихода, что в умелых руках является грозным и главное – надежным оружием.

– Кому известно об этом в городе? – спросила я.

– Разумеется, полиции, ибо я не стал скрывать от нее своего преступления. Произведя дознание на месте, она этим не удовлетворилась и подвергла меня домашнему аресту до окончательного выяснения обстоятельств.

– Ничего, пару дней постельного режима вам не повредит, – заметила я, поскольку выглядел он, несмотря на бодрый тон, не слишком здоровым. А точнее говоря – краше в гроб кладут. В лице не было ни кровинки, а под глазами были чудовищные синяки.

– Он все-таки успел вас ударить? – уточнила я результат своей наблюдательности.

– Вскользь, – подтвердил мое предположение Петр и осторожно коснулся рукой головы. – А еще я послал слугу к Дюма, но в суете позабыл, что французскому языку обучить его за долгие годы службы моей персоне так и не удосужился, поэтому ничего вразумительного он нашему знаменитому другу сообщить не смог. Но зато в подробностях расписал мне, чем тот занят. Судя по всему – он пишет новый роман. Поскольку сидит за столом, что-то пишет и швыряет листы на пол. А завидев моего слугу, зарычал на него столь грозно, что тот почел за лучшее ретироваться и вернуться к своему доброму хозяину под крыло и защиту.

– Довольно, – положила я руку на эти неумолкающие уста, – вам нужно экономить силы. У вас был доктор?

– К счастью – нет. В последне время у меня против них предубеждение.

– Напрасно, – сердито заявила я, – но кто-то вас все-таки перевязал?

– Одна добрая самаритянка посетили меня в этой обители скорби, по счастью владеющая методами оказания первой медицинской помощи. Она только что покинула меня из чувства присущей ей стыдливости, едва заслышав стук копыт ваших лошадей под моими окнами.

Он был неисправим. Судя по всему, он и в могилу сойдет не прежде, чем произнесет какой-нибудь каламбур или не поведает миру забавной истории своих последних минут.

Но все это было бы смешно, если бы не было так опасно. О чем я хотела напомнить ему, но в эту минуту он хлопнул себя по лбу и чуть не поплатился за этот жест сознанием. После чего несколько мгновений лежал с искаженным страданием лицом, а когда черты немного разгладились, произнес:

– Чуть было не забыл. Когда этот мужик упал и стало понятно, что я не собираюсь составить ему компанию по пути на тот свет, я услышал звук отъезжающей коляски. Как ни занят я был в это время, но все же удосужился кинуть на нее взгляд. И, кажется, лицо этой женщины показалось мне знакомым. Хотя было темно, и полной уверенности у меня нет, но где-то я ее уже видел. И если бы у меня немного меньше болела голова, то наверняка бы уже вспомнил, где именно…

На этих словах его голова упала на подушку, и на несколько минут он забылся.

Я не торопилась приводить его в чувство, опасаясь, что своими монологами он доведет себя до полного истощения. Но и без моей помощи он скоро пришел в себя и попросил воды.

– При одном условии, вы больше не произнесете ни слова.

– Только одно… слово благодарности, – снова попытался он пошутить, но все-таки последовал голосу благоразумия в моем лице и с полчаса лежал безмолвно, время от времени улыбаясь.

– Ну, и что означают эти ваши улыбки? – в конце концов не выдержала я.

Знаками он напомнил мне, что я запретила ему говорить.

– И все же?

– Вы сегодня чудесно выглядите.

– Лжец. Прежде чем утверждать подобное, следовало бы завесить зеркало над вашей кроватью.

– Не надо опережать события, я еще не готов к подобным процедурам.

– О, Боже! Это невыносимо, – застонала я. – Я вас покидаю, но обещаю вернуться с большой дозой снотворного.

Без него успокоить вас не в моих силах.

– Передавайте привет господину Дюма, – совсем тихо произнес он мне в след. Даже в этом состоянии он буквально читал мои мысли.

Я действительно намеревалась посетить Дюма, поскольку Петр Анатольевич на время выбыл из игры по состоянию здоровья. И кроме Дюма посоветоваться мне теперь было не с кем. Кроме того, сообщить ему последние новости я считала своим долгом.

– Какого черта? Я же просил меня не беспокоить! – услышала я его голос, прежде чем увидела его хозяина. И по испуганному лицу хозяйки дома поняла, что входить к нему в комнату теперь небезопасно. Но все же рискнула это сделать.

Увидев меня, Дюма моментально сменил гнев на милость:

– Простите великодушно. Мои слова ни в коей мере к вам не относятся, но с утра ко мне наладились ходить посетители, какие-то поэтессы, князья, будь они прокляты…

– На жизнь Петра Анатольевича вчера вечером покушались.

– Черт, – вскочил он на ноги при моем известии. – Как он себя чувствует?

– Неважно, но жизнь его вне опасности.

– Это уже немало. А вас… у вас ничего не произошло?

– К счастью – нет. Но важнее другое. Петр узнал женщину, по приказу которой этот бандит пытался убить его. Во всяком случае – мы с ним так думаем.