Французский сезон Катеньки Арсаньевой - Арсаньев Александр - Страница 24

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Вернулись в Саратов мы поздно вечером, большую часть обратного пути Дюма просидел с таинственным видом, хотя время от времени его просто распирало от желания поделиться со мной очередной пришедшей в его курчавую голову идеей. На Шурочку он косился как на досадную помеху, и когда я сообразила, в чем причина его мучений, то поспешила его успокоить на ее счет.

– Шурочки можно не опасаться, – сказала я, – ведь Константин Лобанов приходился ей…

Шурочка сделала большие глаза, словно я собиралась открыть ее кумиру страшную компрометирующую ее тайну, и я закончила фразу не совсем так, как собиралась вначале:

– …он был ее кузеном.

– Вот как? – обрадовался литератор, – что же вы мне сразу не сказали, а я было подумал, что мадмуазель – дочь полицмейстера.

Это забавное недоразумение настолько позабавило Шурочку, что она впервые при Дюма рассмеялась своим удивительным смехом, напоминающим колокольчик, как принято называть эти озорные звуки, хотя с моей точки зрения, если они и напоминают колокольчик, то скорее тот удивительно-нежный цветок, что украшает наши луга по весне, а не тот полумузыкальный, полусигнальный инструмент, с помощью которого я вызываю прислугу. И смех этот произвел на впечатлительного француза неизгладимое впечатление. Его глаза увлажнились, а губы сами собой сложились трубочкой. И добрых полтора часа после этого он упражнялся в остроумии, чтобы вновь иметь возможность насладиться этими волшебными звуками, и пару раз это ему действительно удалось.

По этой причине вновь вернулись к теме убийства мы лишь в самом конце пути, когда колеса кареты уже стучали по мостовой. А через несколько минут услышали смех Аделаиды Сервье, которым она приветствовала возвращение своего знаменитого соотечественника, выйдя на порог своего дома. Поэтому, договорившись встретиться на следующее утро, мы расстались, на прощание пожав друг другу руки с видом членов тайного общества.

Заполошное квохтанье Алены известило меня о том, что в дом пытается проникнуть незнакомый ей человек.

– Не понимаю я по-вашему, – сдавленным шепотом повторяла она, боясь меня разбудить. – Русским языком вам говорят – барыня спит.

Услышав недоуменные французские восклицания в ответ, я поняла, что происходит и, накинув халат, вышла на лестницу.

– Алена, проведи этого господина в гостиную, – крикнула я, и лишь тогда взглянула на часы и не поверила своим глазам. Так рано в Саратове не просыпаются даже петухи.

Но, видимо, во Франции иное представление о времени, недаром их национальный герб украшен этим вестником зари.

Дюма выглядел отдохнувшим и бодрым, словно и не ложился спать. (Возможно, так оно и было на самом деле.) Чего не могу сказать о себе. А бедная Алена еще добрых полчаса ходила по дому с закрытыми глазами, и по этой причине едва не поставила принесенный ею кофе на колени перепуганному гостю. И только его отчаянный вопль окончательно вернул ее к реальности.

– Я специально пришел пораньше, чтобы мы могли побеседовать без свидетелей, – успокоившись, произнес Дюма. – О-о, прекрасный кофе!

– Немного сливок?

– Только черный. Единственное, чем я рискнул бы испортить свой любимый утренний напиток, это капелька коньяку.

Во Франции есть поговорка: стоить заговорить о волке, как увидишь его хвост. Стоило Дюма произнести слово коньяк, как мы услышали в прихожей голос Петра Анатольевича.

Он никогда не просыпался в такую рань. И это могло означать лишь одно – случилось нечто из ряду вон выходящее.

– Познакомьтесь, – предложила я Петру Анатольевичу, едва он перешагнул порог гостиной. – Мсье Дюма…

Нужно было видеть выражение его лица, когда он понял, с кем встретился в такой час у меня дома.

Не знаю, что пришло ему в голову, но он сильно смутился, а самое удивительное – что и Дюма тоже. Поэтому в гостиной на несколько мгновений повисла неловкая пауза.

– Господин Дюма, – нарушила я ее, – тоже считает смерть господина Лобанова следствием преступления. И желал бы принять участие в нашем расследовании. – После этого я повернулась к Дюма и продолжила, – Петр Анатольевич также интересуется этим делом, и заслуживает безусловного доверия. Я как раз собиралась вам о нем рассказать.

Мужчины пожали друг другу руки, назвав свои имена, и очень скоро нашли общий язык, едва разговор коснулся коньячной темы. Петр поразил моего гостя эрудицией, перечислив все известные тому марки французских коньяков, а когда они выпили за знакомство по рюмке – то обнаружили такое сходство вкусов, что атмосфера сразу же стала дружеской и почти семейной.

Теперь ничто не мешало нам перейти к главной теме нашей предстоящей беседы, о чем я и напомнила улыбающимся друг другу мужчинам.

– Да-да, – согласился Петр, – именно для этого я и осмелился побеспокоить вас в столь ранний час. – Произнеся эту фразу, он снова смутился…

– Мсье Дюма пришел за секунду до вас, – успокоила я его, и француз энергично закивал головой, в подтверждение моих слов.

Я тогда еще не сообразила, что он принял Петра за моего любовника, и всерьез опасался, что тот с минуты на минуту вызовет его на дуэль. Дюма признался мне в этом через несколько дней в присутствии Петра Анатольевича, чем очень того позабавил. А когда Петр поведал ему, что он пережил аналогичные подозрения в отношении самого Дюма, то они с хохотом обнялись и долго хлопали друг друга по спинам. Но это так, к слову…

– Так вот, – продолжил Петр Анатольевич, – наши враги, кем бы они ни были, следят за каждым моим шагом и снова выразили свое неудовольствие по поводу моей любознательности…

И он выложил на стол конверт. Как две капли похожий на те, что мы с ним получили двумя днями раньше.

– И вот в каких выражениях…

Петр посмотрел на Дюма, и прочел письмо сразу же в подстрочном переводе на французский.

Ох, уж этот мне французский! Стоило появиться на страницах романа Дюма, и тетушка моя, словно с ума сошла… Она тут же перешла на французский, лишь время от времени вставляя отдельные русские выражения. Поэтому я вынужден был взять на себя роль переводчика, что при нашем с вами знании иностранных языков… Еще пара таких романов и я смело могу ехать в Париж. А заодно – и в Лондон и в Берлин. Потому что для Катеньки все европейские языки были как родные… Но я не решился опубликовать роман в таком виде, а бесконечные сноски сделали бы его в два раза толще. И теперь вы можете читать его на родном языке. В том числе и письмо, которое я перевел второй раз со времени его написания, теперь уже на язык оригинала:

– Милостивый государь, вы не соизволили прислушаться к нашему совету, и мы вынуждены напомнить еще раз: если вы и дальше будете совать нос, куда не следует, то жестоко за это поплатитесь. Это последнее предупреждение.

И та же неразборчивая закорючка в конце послания.

– А вы, – улыбнулась я, – насколько я понимаю, не только не прекратили своих действий, но и…

– Разумеется, – пожал плечами Петр. – Хотя и снова почти безрезультатно.

– Что значит «почти»? – уточнил Дюма.

– Я обратился по почтовому ведомству, и мой знакомый сообщил мне имена нескольких адресантов Лобанова. В последний год он вел довольно оживленную переписку, и в этом списке меня кое-что удивило.

– Что именно?

– Круг его знакомств. Да вот – посмотрите сами…

В основном это были письма из монастырей. География их была довольно обширной, но преобладали в списке удаленные от центра России обители.

– Молодой человек был настолько религиозен? – изумленно поднял брови Дюма.

– Раньше за ним этого не водилось, – задумчиво ответила я. – Но в его сгоревшем кабинете все стены были увешаны иконами…

– Довольно необычное для нашего времени явление. Во всяком случае – для Франции…

– Да и для России тоже, – подтвердил Петр Анатольевич. – Но как это может быть связано с его смертью?

– А вы не думаете, что он был связан с массонами? – неожиданно спросил Дюма. – Насколько мне известно, у вас их в последнее время не жалуют… После известных событий…