Спальня королевы - Бенцони Жюльетта - Страница 35

– Мне он не слишком нравится.

– Это вполне понятно. Он совсем не похож на мессира де Бофора!

Сильви только покраснела и не ответила.

В этот вечер, во время приема королевы, когда собрался весь двор, Сильви снова увидела кардинала, и ей отчего-то стало тревожно. Но Ришелье лишь улыбнулся ей и не повторил своей просьбы. У Сильви отлегло от сердца.

Пребывание в Фонтенбло оказалось совсем недолгим. Спустя два дня король неожиданно принял решение отправиться в Орлеан. Людовик XIII отлично знал своего брата и понимал, что тот испугается, как только войска короля приблизятся к городу. Успех последовал незамедлительно. Гастон Орлеанский немедленно упал в объятия Людовика XIII, уверяя, что он приехал в свой герцогский город только ради небольшого отдыха подальше от суеты Парижа и Лувра. Он особенно нажимал на то, что не планирует предпринимать против своего венценосного брата ничего, что могло бы нарушить гармонию семейных отношений.

У Сильви герцог Орлеанский вызывал живейшую антипатию. Он был красивее короля и излучал магическое очарование, но ее разочаровал вялый рот и неприятная манера герцога все время смотреть поверх головы, вниз, влево, вправо, но никогда – или крайне редко – на своего собеседника. На самом деле, когда его видели рядом с Людовиком XIII, он походил на написанную акварелью размытую, нечеткую копию офорта. Сильви поняла наконец восклицание королевы, когда во время заговора с участием принца де Шале, по плану которого Анна Австрийская должна была позже стать женой Гастона Орлеанского, та заметила:

– Я не слишком выиграю от такой замены!

В тот же вечер король отправил генералам своей армии и губернаторам провинций письмо. В нем говорилось, что раз герцог Орлеанский заверил своего брата в родственной любви, Людовик XIII охотно забудет его ошибку. Ошибка состояла в том, что герцог удалился в свои земли, не испросив на это разрешения. Эта дипломатическая формулировка давала понять, что герцог Орлеанский вернулся на стезю долга и враг не должен больше рассчитывать на какую-либо помощь со стороны брата короля.

Теперь оставалось только мирно разъехаться по домам. Герцог Орлеанский поднялся на борт своего галеота, чтобы по Луаре доплыть до Блуа. А двор разделился. Король хотел как можно быстрее вернуться в свой маленький дворец в Версале. А королева решила остановиться в Шартре, чтобы там посетить собор Пресвятой Девы и попросить Богородицу даровать ей долгожданного наследника.

Мадемуазель де Лафайет почувствовала себя плохо и добилась разрешения вернуться сразу же в Париж. Кроме того, она собиралась некоторое время провести в монастыре. Анна Австрийская охотно дала ей разрешение, тем более что постоянно красные от слез и бессонных ночей глаза Луизы раздражали ее величество.

Что же касается Сильви, то девушка мечтала побыстрее очутиться в Париже, где возможностей встретиться с Франсуа было куда больше, чем на проселочных дорогах королевства. Но в столице ее ожидал сюрприз – письмо от крестного отца Персеваля де Рагнеля. Он просил навестить его, как только Сильви позволит служба.

Вот уже в течение полугода Персеваль де Рагнель только носил звание конюшего герцогини Вандомской, в сущности, не выполняя никаких обязанностей. Он поселился в Париже, в элегантном квартале Марэ. Персеваль неожиданно получил наследство после своего умершего кузена. Тот был совсем ненамного старше де Рагнеля, не был женат и не имел других родственников. Теперь Персеваль мог жить на широкую ногу. Кузен, любивший в этом мире только море и бороздивший океаны под разными флагами, обзавелся приличным состоянием, но получил серьезный удар саблей. Ему удалось вернуться к себе в Сен-Мало. Там он умер, оставив свой корабль, экипаж и имущество Персевалю, с которым не раз дрался в детстве. Они не часто виделись, но кузен отметил в завещании, что считает его «единственным достойным человеком, которого он встречал на этой пропащей планете».

Для де Рагнеля, владевшего только своим жалованьем конюшего и полуразрушенным поместьем около Динана, это стало манной небесной. Деньги принесли ему свободу. Теперь он был богат вдобавок к отличному образованию, недюжинному уму, благородству и очень недурной внешности. Шевалье имел не одну возможность жениться, но он по-прежнему оставался верен своей юношеской любви. Большую часть этой страсти Персеваль перенес на Сильви, которую он теперь считал почти что своей дочерью. Ему хотелось жить ради нее, потому что девочка стала теперь в большей степени его творением, чем созданием несчастных Кьяры и Жана де Валэн. Ради спасения малышки их имена пришлось предать забвению. Он научил Сильви всему, получая живейшее удовольствие от воспитания этой малышки, не слишком красивой, но с возрастом обретавшей все большее очарование. Сильви оказалась умной, шаловливой, нежной, но слишком легко выходила из себя. Вот с этой чертой ее характера – гневом, вспыхивающим, как пламя костра, – Персеваль никак не мог справиться. Она останется вспыльчивой на всю жизнь, в этом де Рагнель не сомневался. Поэтому известие о том, что его девочка станет фрейлиной королевы, он воспринял не без некоторого волнения.

– Ей всего пятнадцать лет, – пытался он отговорить Вандомов от их решения. – Сильви слишком молода, чтобы жить при дворе.

– Глупости! – парировал герцог Сезар. Сцена разворачивалась в Шенонсо, где семья проводила Рождество. – Некоторых девушек в этом возрасте уже выдают замуж. Принцессе де Гемене едва исполнилось двенадцать, когда она вышла замуж за своего двоюродного брата. А Шарлотта де Монморанси, ныне принцесса Конде, в четырнадцать лет танцевала в балете в Лувре. Мой отец увидел ее и влюбился без памяти. Малышка Сильви весьма хорошенькая, а благодаря вам у нее есть все, чтобы проложить себе дорогу при дворе. Я уверен, что ей не составит труда найти там себе мужа...

– Но, герцог, разве вокруг вас недостаточно дворян, чтобы найти девушке мужа, не удаляя ее столь рано от дома и от семьи, к которым она так привязана?

– В этом возрасте чувства весьма непостоянны. У сердечка мадемуазель де Лиль будет достаточно времени, чтобы у него появилось множество объектов для интереса. Тем более, если, как вы говорите, она к нам привязана, совсем неплохо иметь благодаря ей глаза и уши в окружении королевы.

Персеваль был слишком деликатен и не стал настаивать. Он знал, что герцог Сезар Сильви не любит. Герцога Вандомского не устраивал ее слишком вольный язык, но больше всего ее столь очевидная любовь к его сыну Франсуа. Принц крови, пусть и незаконнорожденный, мог претендовать на совсем другой союз, чем дочь мелкопоместного дворянина. Разве сам герцог Сезар не получил руку принцессы Лотарингской, не только принадлежавшей к известному дому, но еще и обладавшей самым большим в Европе приданым. Надо сказать, что ссылка вообще несколько изменила обычно неунывающего герцога. Его раздражала бесконечная благотворительность жены, распространявшаяся на все классы общества, в том числе и на падших женщин. Герцог считал, что жена перегибает палку. Франсуа следовало бы больше заботиться о нем самом. Ведь у нее-то осталось право посещать двор вместе с сыновьями, а он, герцог Сезар, привязан к деревне в течение всего года. Ну и что, что деревня – это самые прекрасные замки Франции! Он там уже пересчитал все камни, все украшения. Для того чтобы убить время, герцог охотился, пил, играл, порой предавался любовным утехам с каким-нибудь местным юнцом. Но он постоянно вздыхал о прекрасных придворных, нежных, словно ландыши, богатых, разодетых, надушенных не меньше, а то и больше женщин. И его сыновья могли водить с ними дружбу! Но им это было ни к чему. Ни Меркер, ни Бофор ни в коей мере не унаследовали пристрастий своего отца к мальчикам и находили женщин значительно более интересными.

И вот наконец герцогиня решила освободить его от одной из этих проклятых бабенок. Ее герцог Сезар, пожалуй, боялся больше всех. Сильви не могла скрыть свое недоверие к нему, она даже не предпринимала для этого никаких усилий.