Я – инопланетянин - - Страница 40

И потому, если вернуться к проблеме контакта, я с болью в сердце признаю, что мысль Смолянского все же ошибочна. Ужас, неприязнь, отвращение… Это мы как-нибудь стерпим, переживем! А вот бесполезность, бессмысленность – вряд ли. Контакт означает нечто позитивное, нечто такое, чем старший одаривает младшего, имея в виду, что дар не используют во вред. Так чем же мне осчастливить моих земных собратьев? С чего начать раздачу слонов? С проекта космического корабля для звездных войн? Или с таблеток бессмертия, которые вызовут демографическую катастрофу? Или с источника мощной энергии, чтобы они взорвали свое солнце?

Скорее уж с новых идей о смысле жизни и творческой мощи разума, которые можно подкинуть в компьютерную сеть… Но тут начинается самое трагическое и смешное: эти идеи землянам известны, но числятся пока в разряде фантастических. Перестройка планет, сфера Дайсо-на, полеты со сверхсветовыми скоростями, тайны хаоса, телесные метаморфозы, вечная жизнь, телепатия и телекинез, предвидение будущего и так далее и тому подобное… Быть может, все это станет реальностью, но мечты о странствиях среди звезд, бессмертии и могуществе – не из главнейших достижений земной философской мысли. Главное им известно: надо быть хорошими парнями. Они знают, что фанатизм – будь он расовым или религиозным – не доведет до добра, что политические игры мерзки, что бедным надо помогать, что щедрость, благородство, честность – высокие достоинства, а властолюбие и жадность – грех, что пушки – это очень плохо, а масло – хорошо. Знают! Чему еще могу я научить?

Учит только время. Или губит.

ГЛАВА 9

БАКТРИЙСКАЯ ПУСТЫНЯ

Дни восьмой и девятый

Покинув руины Лашта, мы двигались тридцать минут, затем остановились на ночлег рядом с маяком, снабдившим нас кое-какими припасами. В ту ночь я долго не мог уснуть; лежал и слушал тихое дыхание Фэй, глубокое и мощное – Макбрайта, ловил скрип камешков под башмаками нашего стража да поглядывал в сумрачные беззвездные небеса. По моим расчетам было полнолуние. Мгла у восточного горизонта казалась чуть-чуть посветлей, и, наблюдая за небом в течение часа, я убедился, что светлое пятно перемещается, всплывая к зениту. «Быть может, флер начинает редеть?.. – мелькнула мысль. – Отчего бы и нет? Вуаль тает, фрагменты ее распадаются, и, вероятно, эти туманные структуры наверху тоже не вечны. Вдруг исчезнут? Проснемся, а над нами – голубое небо…»

Я усмехнулся этой наивной надежде и приказал себе уснуть. Но перед тем активировал крохотный участок памяти, где хранилось нечто приятное, обещавшее отдых и разрядку после блужданий в развалинах Лашта. То был один из детских снов о Рахени; теперь он меня не пугал, воспринимаясь как драгоценный дар минувшего, сказочная реальность, полная алого света, зеленоватых океанских волн, брызг, поднятых ударами плавников, звонкого посвиста ветра и ощущения необъятной, неограниченной свободы. Я снова стал хранителем и воином, стремительным, подвижным, сильным; я мчался в малахитовой воде, высматривая скопища кальмаров или огромных медуз, чтобы пронзить их бивнем, разметать, освободить дорогу для детенышей и самок. По временам волны подбрасывали меня, тело изгибалось, как напряженный лук, взмывало в воздух, насыщенный морскими испарениями, и тогда я видел соплеменников, других хранителей-бойцов, что мчались слева и справа широкой дугой от горизонта до горизонта. Я видел их и слышал их воинственную песню и, раскрывая жаберную щель, тоже кричал и пел, сливая голос с хором других голосов, знакомых и незнакомых, но одинаково родных. Были среди них друзья, были дарившие радостью самки, были детеныши-наследники, но я не могу назвать их имен и не могу произнести названий тех вод, отмелей и глубин, которыми мы плыли. Нет, я не забыл их, но звучат они в памяти, ибо человеку – не важно, с Уренира ли, с Земли – так не сказать, не выкрикнуть, не протрубить. Не хватит ни сил, ни легких…

Утром Фэй, взглянув на меня, промолвила:

– Этой ночью, командир, вы отдыхали в яшмовом дворце Хуанди[40] на девятом небе?

– Сон, – ответил я. – Просто хороший сон.

– Что же вам снилось?

– Я был огромной рыбой, величиной с касатку, и плавал в бирюзовых водах, в бескрайнем океане, в котором нет ни островов, ни континентов. Плавал, сражался и пел.

Она подняла тонкие брови.

– Разве рыбы поют?

– Случается. Не на Земле и не совсем рыбы.

Весь день мы шли по базальтовому плато и одолели километров сорок. Местность была довольно ровной, без глубоких расселин и каменных россыпей, и до границ этого огромного бассейна ни Фэй, ни я достать не смогли. Я питал надежду, что зона безопасного пространства тянется к самому Тиричмиру и, возможно, еще дальше, к Шахрану[41] и даже к Чарикару[42] и Кабулу, но это был бы слишком щедрый дар, каких Фортуна просто так не преподносит. Действительно, к вечеру Фэй доложила, что впереди вуаль и кое-что еще – вода и будто бы намек на зелень, кусты или деревья.

Я тоже это ощутил – вуаль, и близость водного потока, и что-то похожее на растительность, но необычную: скорее высокие травы, чем лес или заросли кустарника. Но если и так, это было великим открытием! До сих пор нам не встречались озера и реки, тем более что-то живое; мы не нашли ни единой былинки в этой пустыне, ни червяка, ни крохотного насекомого. Да и цветовая гамма, если не считать «катюх», была унылой – серое, бурое, черное… Мысль, что мы увидим зелень, нас приободрила; Фэй ра-зулыбалась, Джеф слегка повеселел, и даже Сиад кивнул с довольным видом.

Возможно, они почувствовали влияние эоита. До его активной области оставалась сотня километров, однако живая энергия уже пронизывала нас – слабые, очень слабые токи, струившиеся сверху вниз и снизу вверх. Это меня успокоило. Каким бы ничтожным ни казался ноо-сферный ветер, главное, он был, и, значит, эоит не поврежден и связь с Вселенной сохранилась. Впрочем, как ее разрушить? Ноосфера материальна, но все же это объект иной природы, чем металлический рельс или скала; ее не развеешь в воздухе взрывом, не уничтожишь лазерным лучом. В то же время она явление тонкое, хрупкое, деликатное, зависящее от совокупной мыслящей массы, и, если число живущих на планете меньше определенного предела, канал вселенской связи не откроется. Открывшись, может закрыться через год или век – при деградации общепланетного разума или же в случае катаклизмов, снизивших численность населения.

Я знал о подобных феноменах, однако знание не уменьшало тревоги – ведь катастрофа, случившаяся здесь, была так необычна! Это с одной стороны, а с другой – что нам известно о ноосфере Вселенной? В общем-то, лишь факт ее существования да кое-какие мелкие детали… Вполне объяснимое неведение; как я говорил, человек не в силах разгадать все тайны природы, а лишь моделирует тот или иной процесс с тем или иным успехом. Наш человеческий мозг и наше тело, наши чувства и органы восприятия ставят познанию границу, но в этом нет трагедии – ведь мы способны изменить свой облик и перейти в иное качество, если желаем познать те истины, что были прежде недоступны. Например, превратиться в Старейших, для коих Мироздание – открытая книга…

На девятый день, в пятом часу пополудни, мы добрались до крутого склона, ведущего к равнине. Его пересекал речной поток, довольно широкий и быстрый; воды текли по плоскогорью с северо-запада, бурно свергались по склону и уходили на юг у подошвы обрыва, повторяя все ее изгибы. Утесы и камни, торчавшие тут и там, делили реку на три рукава, которые сливались внизу в большое, похожее на развернувшегося питона озеро, вытянутое вдоль лабиринта скал. За их грядой трепетало под ветром серо-зеленое море какой-то растительности, а дальше, замыкая горизонт, громоздилась новая скалистая стена.