Я – инопланетянин - - Страница 19

Мы миновали ущелье, рассекавшее хребет Сперрин, и очутились на бесконечной равнине, где завывал холодный ветер, а пар, вырываясь изо рта, падал на землю сверкающим инеем. Край, лежавший перед нами в косых солнечных лучах, казался неприветливым, угрюмым, но прекрасным: девственный белый покров, голубоватые ледяные торосы, смерчи серебряных снежинок в воздухе и низко нависшее небо, в котором днем пылали звезды. Под их колючими взглядами мы двинулись на юг. Наш дрессированный зверь, отлично помнивший дорогу, шел вдоль цепочки ледяных столбов с вмороженными в них опознавательными знаками, а мы лежали в гамаке, устланном мехами и подвешенном к его необьятному брюху. Густая шерсть животного и исходившее от него тепло спасали от холода, который без благодетельной защиты сатла убил бы нас за пару часов; питье и пища находились под руками, и мы могли на выбор спать, болтать или, высунув голову наружу, смотреть на льды, снега и звезды в темных небесах. Сатл шагал и шагал, не ведая усталости, но временами нам хотелось поразмяться – тогда я протягивал руку к палке с железным острием, тыкал зверя под челюсть, и он останавливался с коротким недовольным ревом. Мы вылезали из гамака, валялись в снежных сугробах до полного окоченения, прыгали, подскакивали, не решаясь, однако, взмыть в воздух. Сумрачные Земли – не место для полетов; тонкая пленка на крыльях промерзает, трескается, и, по словам целителей Зу'барга, эти раны неизлечимы.

Кроме холода, ветра и скуки монотонного движения, мы не встречали иных опасностей. Наконец, на четырнадцатый день пути на горизонте поднялось плато Атрим, покрытое хвойным лесом, воздух слегка потеплел, и даже небо выглядело приветливей; казалось, еще чуть-чуть, и мы достигнем врат ущелья, ведущего наверх, а там и конец путешествию. Там ждали отдых в гостеприимных гнездовьях, щедрое тепло земли, новые встречи и знакомства, полеты над синим озером, невиданные машины – все чудеса Фастана, которые я собирался запечатлеть в своей бездонной памяти.

Но рок, подстерегающий мечтателей и фантазеров, не дремал. Рок – темная ипостась судьбы, удача – светлая, и существуют они в неразрывном единстве, сменяя друг друга по воле случая. Наверное, в тот час удача наша задремала или судьба решила напомнить, что милости ее небезграничны, не даются даром и требуют оплаты. Словом, нас выследил катраб.

Гибкое тело хищника было почти незаметным на фоне сверкающих льдов, однако сатл его почуял. Тревожно взревев, он бросился к ущелью; огромные ноги разбрасывали снег, клубившийся за нами белым облаком, гамак мотался под шерстистым брюхом, и мы тряслись в нем, цепляясь за веревки и сбившиеся комом шкуры. Трех-че-тырех сатлов катрабу не напугать, да и сам он не рискнет на них наброситься, но с одиноким животным дело иное. Сатл – тварь огромная, однако мирная и не имеет никакой защиты, кроме ног; плохое оружие против клыков и когтей катраба. Зная об этом и не пытаясь вступить в поединок, наш зверь мчался к спасительному ущелью.

– Уйдем, – пробормотал Фоги, высунувшись из гамака. – Успеем!

– Нет, – возразил я, прикинув скорость, с которой мчался хищник. До него было метров пятьсот, но с каждой минутой расстояние сокращалось. Гигантские прыжки! Снова и снова он взлетал над торосами, и тусклый солнечный свет струился по серому, будто присыпанному пеплом панцирю.

Фоги придвинулся ко мне, его била крупная дрожь. Суукцы – не воины, они лишены инстинкта агрессии и убийства; больше того, они не охотятся, не ловят рыбу, а лишь обдирают трупы животных или морских обитателей, погибших по завершении репродуктивного цикла. Шкуры, перья, кожа, кость и рыбьи пузыри – все это не результат кровопролития, не охотничьи, а прозекторские трофеи. Мысль о том, чтобы отнять у кого-то жизнь, пусть даже для защиты собственной, чужда их философии, и это вполне объяснимо: ведь на Сууке насильственная смерть – гибель не одной особи, но всех ее предков и будущих потомков.

Я высунулся из-под мохнатого бока сатла и повертел головой. Снег летел мне в глаза, космы шерсти били по лицу, но кое-что удалось разглядеть: до гор и ущелья – с километр, до хищника – впятеро ближе. Он не выказывал утомления и настигал нас все теми же огромными прыжками; казалось, его несут ветер и смерчи, кружившие снежную пыль.

– Мы погибнем, – пробормотал Фоги, – погибнем по моей вине… Себя мне не жаль, но ты, мой у'шанг… мой драгоценный у'шанг… – Он всхлипнул. – Ты, лучший мастер среди плетельщиков! Самый добрый, самый верный! Ты…

– Оба мы не погибнем, – отозвался я, сжимая копьецо с железным острием. Шест погонщика, мое единственное оружие… Только бы оно не сломалось…

– Что ты делаешь, Аффа'ит? – вскричал Фоги, увидев, что я приподнялся над краем гамака.

– Я его остановлю. Ты попадешь в Фастан, у'шанг.

– Нет! Не-ет!

Крик его был пронзителен. Он цеплялся за мое плечо, но пальцы соскальзывали с покрытой изморозью шерсти. Я оттолкнул его руку.

– Ты должен жить, Фоги, и помнить обо мне. Такова моя воля. Я завещаю тебе свою память. Ты ведь не хочешь, чтоб на Сууке забыли о плетельщике Аффа'ите?

Я стиснул его запястье, потом разжал пальцы и вывалился в придорожный сугроб. Средняя нога сатла подтолкнула меня, добавив скорости, однако падение было мягким, не повредившим ни копью, ни телу. Наш скакун, не заметив потери пассажира, улепетывал к горам, и Фоги не мог его остановить – ведь шест остался у меня. Шест, крылья, крепкие мышцы и умение убивать… Ну, скажем иначе: обороняться.

Поднявшись в воздух, я почувствовал, что крылья словно закаменели – летательная перепонка, не защищенная шерстью, промерзала с устрашающей быстротой.

Скоро я не смогу маневрировать… Ну, не беда! Продержаться бы минуту-другую, а большего мне не отпущено!

С трудом махая крыльями и выставив перед собой копье, я ринулся к катрабу Он выглядел точно таким, как на рисунке в книге Тьи: шипастый хребет, когтистые лапы, багровые глаза, клыкастая пасть, жаркая, словно пламя в кузнечном горне. Чудовищный монстр! Не могу сказать, насколько он был велик – солнце светило мне в лицо, и я не пытался оценить размеры хищника, сосредоточив взгляд на разинутой пасти.

Он прыгнул, и мы столкнулись в воздухе. Железный наконечник вошел ему в глотку, пробил ее насквозь и вылез на ладонь у основания короткой шеи. Но тварь была живучей; когти вонзились в мою грудь, терзая и выворачивая ребра, предсмертный вопль раскатился над ледяной пустыней, а затем мы рухнули в снег, и я услышал, как хрустят, ломаясь, мои крылья. Но боли в них почти не ощущалось; другая боль – страшная, нестерпимая! – давила сердце, и, не в силах терпеть эту муку, я закричал.

Мрак, тишина, забвение… Беззвучный стремительный полет, потом – чье-то знакомое лицо над крышкой моего саркофага, белый купол депозитария и мелодичный посвист флейт, зовущих к пробуждению.

Родина… Уренир… Конец пути.

ГЛАВА 5

БАКТРИЙСКАЯ ПУСТЫНЯ

День четвертый

Скальная стенка была высотой метров триста-четыре-ста и тянулась по обе стороны, на запад и восток, насколько хватало взгляда. Не слишком серьезное препятствие для экстремалыциков, даже учитывая наш немалый груз. Но, к сожалению, тут имелась другая проблема: обширный бассейн, в котором мы ночевали, ближе к стене претерпевал бифуркации, дробясь на несколько рукавов, к тому же довольно узких и извилистых. То место для подъема, которое опытный скалолаз счел бы самым подходящим, было ловушкой: проход между стен вуали тянулся метров на сорок вверх, а после начинал вилять по склону, и все эти зигзаги да изгибы не предвещали нам ничего хорошего – по крайней мере, дорога удлинялась втрое. Посоветовавшись с Макбрайтом, я выбрал для восхождения участок более отвесный, зато с широким и почти прямым рукавом; лишь посередине склона он изгибался градусов на пятнадцать, напоминая огромный, впечатанный в скалы бумеранг.

Фэй вывела Макбрайта к середине щели, служившей проходом в рукав, наметила ориентиры, и наш миллиардер, приладив к башмакам шипы, ринулся на штурм. Лез он быстро, с той сноровкой, какая дается лишь опытом и уверенностью в собственных силах, и я, довольно кивнув, подумал, что не ошибся, назначив его лидером: привычный труд – лучшее средство от подсознательных страхов и кошмаров. Цинь Фэй тоже следила за Джефом с одобрением, и даже Сиад пробормотал нечто поощрительное, призвав на помощь Джабраила и самого Аллаха.