Вторжение - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 24

Йегг и Йо одновременно подняли руки перед грудью и плавно развели их в стороны. Жест отрицания? Видимо, потому что Йегг сказал:

– Нет. Это быть другой с’туация, более сложный. Т’кой, когда…

– Если случай более сложный, пусть она объяснит, – Литвин кивнул женщине. – Йо лучше овладела языком.

Йегг медленно закрыл глаза, и шарик на его виске погас. Что это значило – и значило ли что-то вообще? Лица мужчины и женщины были бесстрастны, и никаких следов эмоций он прочитать не мог. Такие похожие на нас и такие чужие, мелькнула мысль. Может, в самом деле ограниченно разумные? Ни улыбки, ни гримасы недовольства или удивления, ровным счетом ничего… Однако, если судить по разговору, тот и другая вполне вменяемы.

– Посредник Айве хотел… хотел вступить в контакт. – Йо коснулась лба тонкими пальцами и протянула руку к Литвину. – Связь без слов… такая… нет термина…

Вздрогнув, Литвин припомнил первого бино фаата, увиденного им, и странное ощущение под черепом. Не боль, не давление, а что-то еще – звуки, гул, мелькающие картины.

– Ментальная связь? Мысленная? – спросил он. – Телепатическая?

– Эти понятия мы извлекли из ваших передач, но они определяются неточно. В них вкладывают различный смысл. – Сфера в волосах женщины вдруг заискрилась, рассыпая цветные блики. – Пусть будет ментальная… мне подсказали, что термин приемлем. У бино фаата такая связь возникла после Второго Затмения. Вы очень похожи на нас, и Йата с Айве решили, что стоит попытаться… – Йо снова прикоснулась к виску. – Но они не сумели войти в контакт ни с тобой, ни с тем, кого ты называешь Рихардом. Есть отличия в структуре мозга, и их попробовали выяснить. Послойное считывание сигналов мозговых клеток… очень сложное исследование, опасное… повредили дыхательный центр.

– Это я уже слышал, – сказал Литвин, скрипнув зубами. – Что с Макнил?

– С вашей кса? Она была слишком возбуждена. Ее погрузили в т’хами. Ты можешь посмотреть.

Йо не шевельнулась, но потолочный купол и задняя стена исчезли. Вместо них раскрылся вид на обширное пространство с гроздьями трубок или шлангов, тянувшихся, казалось, со всех сторон; в этой паутине, на равном удалении друг от друга, лежали нагие человеческие тела – может быть, тысяча, или десять тысяч, или миллион. Это хранилище выглядело бесконечным; шеренги тел уходили вдаль и в стороны, поднимались вверх, словно в каком-то чудовищном складе, где людей держали про запас или, возможно, хранили как совокупность тканей и органов, которые понадобятся другим, тем, кто жил по-настоящему. Изображение приблизилось, стало крупнее, и Литвин увидел, что перед ним женщины. Огромное множество женщин, спящих или находившихся в трансе, и все как будто на одно лицо: застывшие, широко расставленные глаза с голубыми белками, маленькие пухлые рты, чуть заостренные подбородки. Йо несла те же признаки расы, но отличалась большей гармонией черт и экзотической красотой – по крайней мере, на взгляд Литвина.

Макнил лежала или висела при нулевом тяготении в одной из шеренг. Кожа ее была такой же белой, груди такими же маленькими, как у соседок, но рыжие пряди горели ярким пятном в ряду темноволосых головок. Мнилось, что она дремлет с открытыми глазами, уставясь куда-то в пустоту.

– Спит? – спросил Литвин.

– Это т’хами, – пояснила Йо, и картина под куполом погасла. – В состоянии, которое ты называешь сном, жизненные процессы замедляются. Немного. Здесь замедление больше – почти не нужен воздух для дыхания и питательные вещества. Но гормональные процессы идут с обычной скоростью. Это т’хами кса.

– Кса – женщины? Такие же, как ты?

Впервые он заметил, как в ее лице что-то дрогнуло. Но голос был по-прежнему спокоен.

– Не такие. Я не способна к производству потомства.

Литвин покосился на Йегга – тот сидел неподвижно, с опущенными веками, словно медитировал, не видя и не слыша ничего. Как отключенный робот, подумалось ему. Он придвинулся ближе к Йо, взял ее тонкую хрупкую руку, поднес ладонь к губам.

– Но ты все-таки женщина? Твое лицо и тело, как у наших женщин, и пахнешь ты так же сладко… Почему тебе нельзя иметь детей?

– Я не предназначена для этого.

Руку она не отняла – может быть, не понимала, зачем Литвин прижал ее к своей щеке. Кожа на ощупь была нежной, как у юной девушки, ногти овальными и розоватыми, прикосновение пальцев – приятным.

– Не предназначена, вот как! – повторил Литвин. – Тут я чего-то не понимаю, милая фея. Вы размножаетесь делением или клонированием? Или наладили конвейерное производство?

Он выпустил руку женщины. Ее лицо снова было застывшим.

– Этот вопрос я не могу обсуждать. Говори с посредником.

– Почему?

– Способ воспроизводства расы – ключевой момент ее выживания.

Литвин кивнул. Эту истину ему сообщили еще в Байконурской школе, причем теми же словами. Вздохнув, он произнес:

– Могу я осмотреть корабль?

Вспыхнул кафф на голом черепе Йегга, и переводчик пробудился. Его глаза открылись; какое-то мгновение он сидел, вытянув шею и будто прислушиваясь к телепатемам, витавшим в воздухе, затем произнес:

– Йата р’зрешает. Йата думает: полезная демонстрация для б’но т’гари.

– Йата? Кто такой Йата?

– Столп Порядка. Тот, кто у сферы н’блюдений. Тот, кто увидел тебя первым.

«Клюворотый ублюдок», – вспомнил Литвин и поднялся.

Корабль был огромен. С ним не могли сравниться самые крупные орбитальные станции, вращавшиеся около Земли, даже гигантский комплекс «Центавр», заатмосферная верфь, где собирали крейсера и рудовозы, ходившие в Пояс Астероидов. Корабль представлял собой цилиндр длиной шесть километров и диаметром три; в центре его проходила шахта, где был смонтирован гиперсветовой конвертер. Для внутрисистемных полетов и маневрирования служили гравитационные движки, располагавшиеся вне корпуса, на двух тороидальных поясах. Как действовала эта машинерия, Литвину не сообщили, да и вряд ли он смог бы осилить такие объяснения; для него двигатель был термоядерным реактором с бушующей в магнитных кольцах плазмой. Однако, разглядывая голографический план корабля и слушая комментарии Йегга, он понял, что тут нет ни прямоточного привода, ни дюз, ни струи раскаленных газов, ни магнитных ловушек и диафрагм. Все было проще и сложнее: огромная труба, в которой создавалось нечто, искривлявшее Вселенную – пусть не в глобальном масштабе, но ту ее малую частицу, что пролегла между стартом и финишем.