Сделка с дьяволом - Бенцони Жюльетта - Страница 24

Он направился к звонку, висевшему у камина. По дороге он поднял с ковра сумочку Гортензии, оброненную в борьбе и раскрывшуюся. Содержимое ее высыпалось, в том числе и свернутый лист бумаги, которую Батлер не преминул прочитать.

– Так вот чего вы добивались у короля! – рассмеялся он. – Мои поздравления! Прекрасная работа. Я, заметьте, был готов к чему-то в этом роде. Эта странная встреча в Тюильри, королевский эскорт и столь долгое ожидание, пока я не увидел, как вы выходите из дворца… Значит, вы собирались отнять у меня главное оружие? И вы выиграли бы бой, а я бы даже ни о чем не догадался? Вы, наверное, собирались поскорее убраться из Парижа?

– Это еще не решено, – поспешила заверить Гортензия, испуганная нотками закипающей ярости, которые она уловила в его голосе. – Прошу вас, отдайте мне бумагу. Вы должны понять, как я ей дорожу!

– Как бы не так, я и не собираюсь ее вам возвращать.

– Умоляю вас, Фелисия и так слишком долго страдала. Дайте ей вернуться к жизни! Вам это письмо ничего не даст. Ведь я была у короля не одна…

– Но если вы не явитесь завтра в Ля Форс, освобождение будет отсрочено? Как мне хочется бросить бумагу в огонь!

– Нет!

Вопль Гортензии прозвучал так пронзительно, что его, наверное, было слышно во всем доме. Лицо молодой женщины залил лихорадочный румянец.

– Что вы хотите за эту бумагу? – охрипшим голосом спросила она.

Он улыбнулся своей волчьей улыбкой. Королевское помилование трепетало у него в кончиках пальцев от жара камина. Еще чуть-чуть, и пламя уничтожит драгоценное письмо, плод стольких усилий! Все надежды пойдут прахом, так как повторного помилования будет добиться почти невозможно.

– Что вы хотите взамен? – повторила она.

– Ничего более того, что я уже сказал. Я хочу вас. – Раздавленная страхом и стыдом, Гортензия опустила голову, отчаянно гоня от себя образ Жана, чтобы думать только о Фелисии, томящейся в тюремном застенке в ожидании освобождения, которое, может быть, никогда уже не придет…

– Что ж, будь по-вашему, – вздохнула она. – Я не буду сопротивляться. Только, ради всего святого, уберите бумагу подальше от огня!

Батлер улыбнулся еще шире, его зеленые глаза сверкнули торжеством.

– Вы правы, эта бумага действительно бесценна, поскольку благодаря ей вы стали сговорчивей. Смотрите, я кладу ее вот сюда, – добавил он, указывая на каминную доску. Потом вы сами ее заберете. Но я положу ее только в том случае, если вы прямо сейчас приступите к выполнению договора.

– То есть?

– Я хочу, чтобы вы разделись, здесь, прямо у меня на глазах. И полностью!

– Вы хотите… О нет!

– Нет?

Бумага в руках Батлера дрогнула и чуть-чуть приблизилась к огню.

– Я за свою жизнь видел множество женщин, выставленных на продажу, – медленно проговорил он. – Под солнцем Африки, на Востоке… Их раздевали донага, с тем чтобы покупатель мог видеть, за что он платит. Я покупаю вас на одну ночь вот за этот приказ о помиловании. Должен же я убедиться, что вы стоите этой бумаги.

Гортензия почувствовала, как слезы застилают ей глаза. Этот негодяй хотел, чтобы она до дна испила чашу унижений. Увы, у нее не было выбора. Она сняла манто, уронив его на пол, отбросила подальше шляпу и дрожащими пальцами принялась расстегивать сначала кружевной воротничок, оживлявший черный бархат ее платья, потом само платье.

Когда платье упало к ногам, она закрыла глаза, которым было больно от яркого пламени бесчисленного множества свечей, которые зажег ее мучитель. К тому же она не хотела видеть этот жадный взгляд, прикованный к ней, следящий за каждым ее жестом с маниакальным интересом. Она на ощупь сняла одну нижнюю юбку, потом другую, расстегнула легкий корсет, стягивающий талию. Оставшись лишь в тонкой сорочке, отделанной кружевом, в длинных панталонах из тонкого белого полотна с вышивкой и белых шелковых чулках, она остановилась, сложив руки на груди в тщетной попытке закрыться от сжигающего ее взгляда. Но Батлеру было мало.

– Ну же! Еще одно усилие… Я хочу видеть вас обнаженной.

Тогда Гортензия лихорадочно развязала шнурок панталон, опустила бретельки сорочки и, выпрямившись, замерла в ярком пламени свечей. На ней остались только чулки и туфельки.

В ушах у нее шумело, она зажмурившись ждала, когда же наступит последнее унижение, но… ничего не происходило. Затем совсем рядом она услышала участившееся дыхание, потом шорох одежды и стук сапог, упавших на пол. Она поняла, что он раздевается, и еще крепче зажмурилась. Сердце билось где-то у самого горла, она почти задыхалась. Вдруг он тесно прижался к ней, и она всем телом почувствовала его жар, а в следующее мгновение ощутила его горячее дыхание на своей шее.

– Ты слишком прекрасна, – со стоном выговорил он. – И стоишь гораздо больше, чем какой-то клочок бумаги. Я думаю, что никогда не забуду тебя…

Он подхватил ее на руки и отнес на кровать. На молодую женщину обрушился настоящий шквал ласк и поцелуев, которым она не сопротивлялась, оставаясь при этом совершенно неподвижной и безучастной. Ей казалось, она умирает. Потом что-то дрогнуло у нее в душе, это был голос стыда и беспомощности, и когда наконец Батлер, дойдя в своем наслаждении до исступления, испустил хриплый крик, она разрыдалась. Это был плач маленькой несчастной девочки, и это мигом отрезвило его. Переводя дыхание, он наклонился к ней, касаясь поцелуем мокрых от слез щек и ресниц.

– Почему ты плачешь? – тихо спросил он. – Я сделал тебе больно?

Не в силах говорить, она отрицательно покачала головой. Как объяснить этому зверю, что он ранил не тело, а душу и что эту рану ей трудно будет залечить?

– Я оскорбил твою гордость, так? А ты когда– нибудь вспоминала об оскорблении, что ты мне нанесла?

Тогда она открыла глаза и увидела совсем рядом его ужасные зеленые глаза, смотревшие на нее без тени нежности.

– Вы получили, что хотели, – прошептала она, не узнавая собственного голоса. – Теперь отпустите меня.

– Среди ночи, одну? Здесь опасное место, с тобой может приключиться беда.

– Она со мной уже случилась.

– Все это слова, пустые слова, и только! Я тебя не отпущу, еще слишком рано. Я же говорил, что покупаю целую ночь, а она только начинается. Сейчас будем ужинать!

Он взял с табурета зеленый шелковый халат, накинул его на плечи и позвонил. Почти мгновенно появился лакей с огромным подносом, который он поставил на стол. Батлер отослал его:

– Ступай! Мы сами разберемся…

У Гортензии мелькнула мысль пренебречь угощением врага. Но она чувствовала себя совершенно без сил, внутри у нее все заледенело. Не было смысла воевать против собственного желудка. Батлер рассмеялся, угадав ее колебания:

– «Бойся данайцев, дары приносящих»? Даже если ты меня ненавидишь, это не повод уморить себя голодом.

Тогда она сдалась, съела крылышко цыпленка, выпила вина и почувствовала себя немного лучше, в голове прояснилось, и к ней вернулась воля к борьбе. Батлер насыщался жадно, как бы стараясь подкрепить свои силы, но не спуская с Гортензии глаз, будто боялся, что она чудесным образом испарится, как только он перестанет на нее смотреть.

Гортензия же надеялась, что после ужина Батлер захочет спать и, может быть, уснет, или же она сумеет упросить его, и он ее отпустит. Но, едва допив шампанское, он, сорвав с себя халат, бросился в постель.

– Ну, с богом, красавица моя! Я буду любить тебя до утра!..

Гортензия поняла, что она не освободится до зари, поэтому нет смысла бороться с этим ураганом. Она абсолютно безучастно выдержала его бесконечные ласки и любовный пыл. И хотя он, казалось, никак не мог насытиться ею, ее холодная пассивность привела к тому, что он наконец оставил ее в покое, и она уснула.

Гортензия проснулась от звонка колокола. Она рывком села в кровати и увидела, что в комнате, кроме нее, никого нет, огонь пылал в камине, ее одежда, накануне валявшаяся где попало, теперь была аккуратно разложена на стуле. Со стола исчезли бутылка и остатки ужина, вместо них появился поднос, на котором были расставлены кофейник, молочник и все необходимое для завтрака. Но взгляд молодой женщины прежде всего обратился к каминной доске. Она облегченно вздохнула: приказ об освобождении Фелисии лежал на видном месте.