Шутки богача - - Страница 11

Кэти передернула плечами. – Любитель патронов большого калибра, больших машин и волосатых задниц. Может и свою подставить, не сомневайся!

Присвистнув, Каргин заметил:

– Я вижу, ты в курсе всех семейных дел!

– Если ты о пристрастиях Бобби, так в этом нет ничего секретного…– Кэти оперлась подбородком на переплетенные пальцы, продолжая глядеть куда-то мимо Каргина; лицо ее приняло задумчивое выражение. – Видишь ли, Керк, я из хорошей семьи, но небогатой, и манна мне с неба не падала. Был один случай, был да сплыл… А раз сплыл, то я решила, что позабочусь о себе сама. Найду богатого парня, вскружу голову и увезу в Париж…– она вдруг лукаво сощурилась и заглянула Каргину в глаза. – Кажется, твой отец – генерал? Наверное, он человек богатый?

Каргин, расхохотавшись от души, поднялся.

– Выстрел мимо, бэби! Старый русский генерал – это тебе не новый русский!

– он подхватил девушку под локоток. – Ну, пойдем… Пора трудиться.

Отец его был из кубанских казаков, служивших Отечеству верой и правдой без малого два столетия, но кроме чести, ран и орденов не выслуживших ничего ни у царей, ни у самодержавных генсеков. Отец никогда и не жаждал богатства, повинуясь иному императиву, ясному и четкому: солдат должен служить, сражаться и защищать. Что он и делал тридцать лет, пока не лишился пальцев на ноге во время штурма Панджшерского ущелья. За все труды и пролитую кровь получил неплохую должность, вернулся на родину в Краснодар, служил там в штабе округа, но в девяносто шестом, когда закончилась первая чеченская война, подал в отставку. Каргин расспрашивал, зачем да почему, а отец отмалчивался, темнел лицом и лишь однажды буркнул: орлы, мол, с лебедями и грачами в одной стае крыльями не машут.

Род свой Каргин считал по отцу, но походил на мать, светловолосую и сероглазую москвичку. По матери считаться было нечего – бабка Тоня ее “нагуляла” в сорок четвертом в оголодавшей, пропахшей порохом Москве, а от кого, о том в семье не говорилось. Должно быть, мать сама не знала – бабку Тоню Бог прибрал в шестидесятом, еще молодой и до того, как отец, учившийся в Академии Генштаба, повстречался с матерью.

Помнились, однако, Каргину фотографии красивой женщины в старом семейном альбоме да десяток книжек на английском – бабка Тоня была переводчицей, и мать, посмеиваясь, говорила, что от нее он унаследовал дар к чужим языкам.

"Драгоценный дар, – думал он временами, – дороже всяких денег!” Языки шли у него легко, особенно испанский, который вместе с английским преподавали в училище ВДВ, а потом – в Питере, на курсах спецподготовки. В Гаване и Кампечуэле он овладел им в совершенстве, а заодно обучился метать ножи и лассо, вспарывать горло навахой и драться на мачете. В память о тех временах остался не только язык, но и отметина над коленом, где вспороло кожу стальное лезвие в руках инструктора. Инструктор дон Куэвас был человеком суровым и таким же безжалостным, как его мачете – длинный изогнутый клинок, вдвое тяжелей кавалерийской сабли. Каргин иногда тосковал по этому оружию; в сравнении с ним сюрикены и проволока-удавка казались елочными игрушками.

В пятницу рабочий день завершился пораньше, к четырем, и Кэти повезла Каргина в город. Видимо, Сан-Франциско уже оправился от прошлых бедствий; все его здания – знаменитая Пирамида и миссия Долорес, консерватория и Янговский мемориал, музеи Азии и современного искусства, сто сорок театров и даже тюрьма на острове Алькатраз – все они выглядели вполне пристойно, а пальмы и другие насаждения успели вымахать метров на двенадцать. Впрочем, Каргин порадовался бы любому городу, что Москве, что Краснодару или Фриско, так как за время службы в Легионе в нормальных городах бывал не часто – пару раз в Париже, один раз в Риме, в период отпуска. Что же касается иных городов, каких-нибудь Киншас и Могадишей и даже Сараева, то они в момент появления там Каргина дружно лежали в развалинах или горели, или простреливались насквозь из минометов и тяжелой артиллерии. Центрально-Африканская Республика, где под Бозумом и Ялингой дислоцировался Легион, казалась сравнительно мирной землей, но ее города, те же Бозум и Ялинга, были просто огромными деревнями без всякой экзотики, кроме скакавших по пальмам обезьян и потаскушек, сшивавшихся в каждом баре. В силу этих причин Фриско очень понравился Каргину – так же, как нравилась ему Кэти. В сравнении с женщинами племен мбунду, барунди или пенде она была просто королевой красоты.

Приятный вечер завершился в китайском ресторанчике, дав повод обмыть и растрясти аванс. Он оказался весьма солидным, девять тысяч долларов, как сообщила Холли Роббинс, и был перечислен на счет Каргина в одном из парижских банков. Очень кстати; квартира в Москве проехалась по его финансам словно дорожный каток.

Из ресторана они уехали за полночь, выпили в кэтиной опочивальне бутылку белого калифорнийского и, разумеется, не спали до утра. В шестом часу Кэти на-конец угомонилась и уснула, а Каргин задремал в полглаза и увидел во сне то ли подмосковные березы, то ли. краснодарскую цветущую черешню, то ли тайгу под Хабаровском и барачный военный городок, где он появился на свет – словом, увидел что-то родное, знакомое, русское, и от того, вдруг пробудившись, пришел в настроение мрачное и неспокойное. Опять показалось ему, что он не в том месте, не в своем, и занимается, в сущности, ерундой; и воздух здесь не тот, и запахи не те, и женщина не та, что надо. Он выругался шепотом, посмотрел на Кэти, прильнувшую к его плечу, смежил веки и постарался заснуть. Это ему удалось, ибо в любой стране и части света люди его профессии жили по принципу: солдат спит, служба идет.

Второй раз он проснулся в одиннадцать. Кэти сладко спала и видела сладкие сны; они скользили под ее сомкнутыми ресницами, набрасывали на смуглое личико вуаль румянца. Каргин осторожно сполз с постели, прихватил рубаху и брюки, отправился на кухню и съел, пару сандвичей. Потом стал одеваться. За этой процедурой его и застала Кэти.

– Ты куда, дорогой?

"Знакомый вопрос, – подумал Каргин. – Тот, который раньше или позже задают все женщины”.

Взглянув на часы (было двадцать минут до полудня), он неопределенно ответил:

– Кажется, приглашали пострелять.

Кэти потянулась, откинула полы халатика, обнажив стройные ножки.

– А я думаю, у нас найдется занятие поинтереснее.

– Занятия должны быть разнообразными, – промолвил Каргин, вытянул руку и растопырил пальцы. Они, несмотря на бурную ночь, не дрожали. – Пойдешь со мной, детка?

– Не пойду, – Кэти помотала головой. – Нет желания глядеть на гомиков и рыжих шлюх, – она вдруг усмехнулась и буркнула, пряча глаза от Каргина:

– Ты с Бобби поосторожнее, солдат… Тыл береги, не то получишь пулю в задницу.

Путь до “Старого Пью” и стрельбища был недалек, и Каргин отправился пешком. По дороге он размышлял о странных делах, творившихся в фирме ХАК, где президент был геем, его сестрица – шлюхой, а дядюшка, глава семейства – затворником и англофобом. Все это загадочным образом переплеталось с Кэти; с одной стороны, она была обычной служащей и, по собственным ее словам, девушкой небогатой, которой манна с неба не падает, но с другой – обладала особым статусом и привилегиями. Подумать только, сам президент не мог ее уволить! Плюс коттедж для управляющего персонала, алый “ягуар” и подчеркнутая независимость, даже враждебность, с которой она держалась с Бобом. Похоже, ее позиции были крепки и обустроены огневыми точками, противотанковыми рвами и крупнокалиберной артиллерией.

"Чья-то пассия?.. – подумал Каргин. – Но чья? Мэлори, Ченнинга, Халлорана? Или всех сразу?” Вполне возможно, так как упоминался песок, что сыплется из задниц покровителей. Значит, люди они немолодые, и самый пожилой из них, как утверждала Кэти, был падок на женщин. Был!.. Может, чувства его не увяли до сих пор? Но тогда Кэти нечего делать во Фриско, место ее – на острове или, как минимум, в Париже… Однако она здесь и даже пустила под одеяло какого-то солдата, наемника и бывшего “стрелка”…