Крысолов - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 15

– Здрр-равая мысль, здрр-равая, – проскрипел попугай. – Петрр-руша прр-редпочитает крр-реолок!

«Невероятная птица, – подумал я. – Правда, сексуально озабоченная».

Дарья улыбнулась:

– У Коли очень строгий капитан. Он решил, что Петруша разлагает команду, хотя все было наоборот. Но он так решил и сказал: «Или Коля утопит Петрушу в Карибском море, или их вдвоем спишут на берег».

– Надо было утопить в Китайском, – отозвался я под аккомпанемент возмущенных криков Петруши. Самым невинным его выражением было «прр-рохвост!», а еще он бормотал какие-то гнусности на испанском, китайском и бенгали.

– Дима, я получила повестку, – сказала Дарья трагическим шепотом.

В прихожей было темновато, и мне вдруг подумалось, что я еще не видел ее лица при ярком свете. Мы сталкивались раз десять или двадцать, на лестничной площадке, в полутьме, как призраки, сбежавшие с кладбищенских погостов. Соседи-привидения… «Здравствуйте, Дима…» «Здравствуйте, Даша…» И до свидания. Вот и весь контакт.

Но теперь я заметил, что соседка моя высока и стройна, что ее волосы темной волной спадают на плечи и что в зрачках ее мерцают подозрительные огоньки. Пахло от нее чем-то нежным, приятным, будившим греховные мысли и желания. Женские флюиды, не иначе. Должен признаться, она испускала их весьма интенсивно.

– Повестка, – произнес я, сглотнув слюну. – От майора Скуратова Иван Иваныча. Так я ее лично под дверь вам подсунул.

– И что же мне делать? – с растерянностью спросила Дарья.

– Плевать. Никуда не ходить, ни в чем не признаваться и все валить на брата, который плавает сейчас у Соломоновых островов. Если начнут пытать, кричите громче и обещайте пожаловаться Владимиру Вольфовичу Жириновскому. Его милиция боится. Даже УБОП.

– Вы шутите, Дима. А повестка-то – вот она…

Дарья протянула мне измятый клочок бумаги и включила лампу – наверное, для того, чтоб я мог прочитать каракули Иван Иваныча и удостовериться еще раз, куда и зачем ее вызывают. Однако повестка не привлекла моего внимания: в этот миг Дарья казалась мне гораздо более интересным предметом.

Только сейчас я разглядел ее по-настоящему и поразился: ничего от серой мышки, от тихони-скромницы, скользившей день за днем мимо моих дверей. Она сняла очки – может быть, носила их не по причине слабого зрения, а так, для пущей солидности. Такие девушки обычно обходятся без очков. Какие – такие? – спросите вы? Для тех, кто не понял, даю детальное описание.

Рост – сто семьдесят без каблуков, вес – под пятьдесят, талия тонкая, ноги – длинные, кисть изящной лепки, пальцы с розовыми ноготками, без всяких следов маникюра. Щеки – гладкие, с симпатичными ямочками; подбородок округлый, носик пикантно вздернут, губы – пухлые, и нижняя чуть выдается вперед; глаза – карие, с едва заметной раскосинкой, а волосы – цвета спелого каштана. Все на месте, все в масть, а масть та самая, которую я люблю. Проверено на опыте. Блондинки ленивы и холодны в постели, рыжие – изменницы и стервы, брюнетки тоже стервозны и агрессивны, а вот шатенки – в самый раз. То, что надо.

Я снова сглотнул, взял протянутую мне повестку и куда-то бросил. Может быть, на пол, а может, под вешалку.

Глаза Дарьи заметно позеленели.

– Знаете, Димочка, – сказала она, отступив на шаг к дверям спальни, – господь с ней, с повесткой. Мне нужен ваш совет, но по другому вопросу. Я… я… Словом, со мной происходит нечто странное. Нечто такое, чего мне не удается объяснить.

Речь у нее была четкая, правильная, но несколько книжная, как бывает у прирожденных гуманитариев, закончивших филфак. Еще я заметил, что ее халатик – не слишком длинный и не слишком короткий – слегка распахнулся, явив моим взорам стройные ножки до середины бедер. Бедра были безупречными.

– Вы ведь были знакомы с прежними владельцами моей квартиры? – Она отступила еще на шаг, и я последовал за ней. Меня приглашали в спальню, и я совсем не возражал в ней очутиться. Правда, попугай опять разразился воплями: «Прр-роходимец! Порр-ка мадонна! Попорр-чу прр-ропилеи!» – но я показал ему кулак, и он заткнулся.

– Вот, Дима, взгляните. – Дарья, заметив, куда устремлены мои глаза, порозовела, одернула халатик и остановилась у тахты. Ее палец с розовым ноготком указывал на лампу.

Этот светильник я помнил – Арнатовы привезли его с юга, из Ялты, а может, из Сочи. Изображал он маяк высотой сантиметров тридцать: основание, обклеенное ракушками, затем латунное колечко, цилиндр матового стекла, а над ним – еще одно кольцо и лампочка под абажуром, словно прожектор под маячной крышей. Довольно убогое изделие, и я не удивился, что его бросили здесь, вместе с мебелью, вряд ли подходившей к новым арнатовским апартаментам.

– Лампа, – сказал я, выдавив глубокомысленную улыбку. – Напряжение двести двадцать, патрон стандартный, больше сорока ватт не вкручивать. Есть еще какие-то проблемы?

Дарья вздохнула:

– Как вы все понятно объясняете, Дима… Сразу чувствуется, что вы – человек с техническим образованием.

– С математическим, – уточнил я.

– А я вот филолог… переводчица… Английский, немецкий и французский языки.

– Тоже неплохо. – Я подошел поближе, принюхался (от Дарьи пахло все соблазнительней) и сообщил: – Лампы необходимы математикам и переводчикам, чтоб создавать комфортную освещенность изучаемых текстов. У вас есть к ней претензии? Сейчас починим. Возьмем отвертку и…

– Отвертка, я думаю, не нужна, – сказала Дарья, наклонилась, и прядь ее каштановых, с рыжеватым отливом волос скользнула по моей щеке. – Вот, горит!

Она повернула верхнее латунное колечко, и под крышей крохотного маяка вспыхнул свет.

– Горит, – подтвердил я, с наслаждением вдыхая ее запах. – Так в чем проблема?

– Позавчера я повернула нижнее кольцо. Я никогда этого не делала, Дима. Случайно получилось… Вот так…

Там была еще одна лампочка, в матовой колбе, изображавшей башню маяка. Она зажглась, наполнив стеклянный цилиндр неярким бледным сиянием, но в его глубине просвечивало что-то голубоватое, трепещущее, ритмично колыхавшееся в такт частым ударам моего пульса. Мы с девушкой не могли отвести глаз от этого голубого мерцания, и я внезапно ощутил, как воздух в спальне сгущается и тяжелеет, становится возбуждающе-пряным, вливается в глотку, будто вино, течет по жилам огненной струей и гонит кровь к чреслам. Глаза Дарьи вдруг сделались огромными, влекущими, манящими, как два чародейных озера, в которых мне предстояло утопиться – утопиться наверняка, с единственной альтернативой – нырнуть ли в одно из них или же в оба сразу. Я глубоко вздохнул и потянулся к девушке.