Флибустьер - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 18

– Вот как, – молвил Серов и глубоко задумался. В Вест-Индию он вроде бы не собирался, и мыслей о том, как он сюда попал, у него не имелось. Ровным счетом никаких! Вздохнув, он спросил:

– А что это значит – добывать испанца?

Хенк с Мортимером переглянулись и захохотали. В смехе их не было ничего обидного – скорее удивление, чем издевка. Мортимер откинулся назад, прицелившись носом в потолок, Хенк согнулся и трясся, как в припадке лихорадки. Серов терпеливо ждал, рассматривая двух приятелей. Вернее, их одежду, тоже довольно странную: полотняные штаны до колена, цветастые рубахи с закатанными рукавами и широкие кожаные пояса. Хенк был в сапогах, Мортимер бос, зато его синяя рубаха выглядела целой, а у Хенка – сплошная рванина. Отсмеявшись, Мортимер сказал:

– Ну, ты… как тебя?.. Эндрю?.. Ты-то сам чего сюда явился? За испанским золотишком или индюшек жрать? Карманцы у тебя, я думаю, дырявые… Думаю, ни земель, ни угодий у тебя не водится, а вот долгов – как навоза в хлеву! Еще думаю, не прикончил ли ты кого в своей прекрасной Франции?

– Много думаешь, – буркнул Серов и погрузился в молчание. В голове у него царил кавардак, только крутились строчки из старинной песенки: пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо и бутылка рома! Он уже не сомневался, что попал на пиратское судно, и оставалось лишь сообразить, как он очутился здесь и куда пропали самолеты, машины, небоскребы, трансатлантические лайнеры и другие признаки цивилизации.

Хороший вопрос! Из тех, от которых едет крыша! Прищурившись, Мортимер поглядел на него и промолвил:

– Ты, Эндрю, очень похож на парня, у которого проблемы. Я прав, Хенк?

– Клянусь мачтой и якорем! – подтвердил его приятель.

«Знали бы вы о моих проблемах!..» – с тоской подумал Серов, откашлялся и произнес:

– Проблема, конечно, есть. Я ведь на «Викторьез» нанимался, а очутился на «Вороне».

– Один дьявол, – утешил его Хенк, подбрасывая в огромной ладони кости.

– Дерешься ты здорово, – добавил Мортимер. – Но зубы мои целы, и я на тебя сердца не держу. Покарай меня Господь, если так! И Хенк не держит… Верно, Хенк?

– Верно, – прогудел великан.

– Так что о «Викторьезе» ты забудь, а поклонись Старику и скажи, что спал и видел, как бы поплавать на «Вороне». А мы, – Мортимер положил руку на мощное плечо приятеля, – мы тебя в подельники возьмем. Ты как, Хенк?

– Отчего же не взять. – Покосившись на Серова, Хенк потер колено. – Лягаться он горазд!

– В подельники – это как? – полюбопытствовал Серов.

– А так, – любезно сообщил Мортимер, – что если тебе кишки выпустят или вышибут мозги, то Хенк и я получим твою долю. Ну, а если с Хенком что случится, то мы с тобой его наследники.

За свои мозги и кишки он, кажется, не беспокоился. Серов, впрочем, тоже; его больше интересовало, где он очутился и как попасть обратно в цивилизованное общество. Может быть, открыть глаза и проснуться? Но вроде бы глаза и так открыты…

– Этот Старик, которому я должен поклониться, кто он такой? Пил, козлина фиолетовый?

– Пил – помощник Старика, – объяснил Мортимер, – и с ним ты, парень, не заводись. Ради Христа и Девы Марии! Нам подельник с дырявой шкурой ни к чему, а Пил на это мастер – если не пулей достанет, так клинком. Из королевских флотских офицеров он, из благородных, да только неприятность нажил в Лондоне. Говорят, не тому селезенку проткнул, графу или герцогу… Нет, Старик у нас попроще! Старый добрый Джозеф Брукс с Барбадоса… Хотя под горячую руку лучше ему не попадаться – или башку проломит, или ножиком пырнет. Он у нас большой любитель ножиков.

– Учту, – пообещал Серов, соображая, как бы подобраться к самому главному вопросу. Ничего не надумал и вымолвил: – Денек-то нынче хороший, солнечный… Вот только какой? Запамятовал я что-то.

– Среда, – сказал Мортимер, – среда, а может, пятница. Надо у Тома Садлера спросить. Том – казначей и дни считать умеет.

– Это не важно, среда или пятница, – буркнул Серов. – Я насчет года интересуюсь. Да и месяц бы узнать неплохо.

Хенк вцепился в бороду, хлопнул глазами, а Мортимер издал странный звук, что-то среднее между хрюканьем и взвизгом. Потом он поглядел на Серова с сожалением, вздохнул и произнес:

– Говорил мне папаша, что пьянство не к добру! Два стакана в день, и больше христианской душе не положено. Больше – это уже не от Господа, а от дьявола… А дьявол ум смущает, мрак наводит, от коего затмение в голове и нехороший трепет в членах. Дьявол, он во всяком кувшине, если допить его до дна! А ты сколько выпил? – Тут он уставился на Серова. – Сколько, спрашиваю? Не меньше четырех, должно быть, раз память отшибло!

– Ты мне проповеди не читай, не старайся, – усмехнулся Серов. – Сам-то помнишь, какой нынче год?

– Помню, помню! Я-то помню! – Мортимер погрозил ему пальцем. – Том Садлер говорит, что новый век недавно наступил, и в Старом Свете наступил, и в наших Индиях, и в Святой Земле, а это значит, что год у нас тысяча семьсот первый от Рождества Христова. Точно, тысяча семьсот первый! Чтоб мне дерьмом ослиным подавиться, если не так!

Улыбка на лице Серова погасла.

Вечером принесли еду – по два сухаря на нос, жесткую, как подошва, солонину и флягу с водой. Зубы у Серова были хорошие; он сгрыз сухари, прожевал мясо и, припомнив один из рекламных слоганов, буркнул: «Ваша собака светится здоровьем». Потом запил свой скудный ужин, сделав несколько глотков из фляги. Вода оставляла желать лучшего – набрали ее недавно, но она уже припахивала бочкой, которую наверняка не чистили пару лет.

Вскоре Хенк и Мортимер захрапели, растянувшись около бочонков со смолой. Мортимер посвистывал носом, Хенк издавал мощные звуки, словно бульдозер, пытавшийся сдвинуть неподъемную кучу земли. Серов лег на спину, уставился в крохотное оконце, в котором сияли звезды, прислушался: кроме храпа доносился плеск волн, поскрипывание рангоута и негромкие голоса. Звезды тут были необычайно яркими, ярче, чем в Турции и Италии, где ему случалось бывать по розыскным делам.

– Вест-Индия, – пробормотал Серов, – Мексиканский залив, Карибское море… Это какие же широты? В Старом Свете – Нигер, Египет, Аравия… Ну и занесло! Куда как далеко! И когда! Тысяча семьсот первый… Двести семьдесят лет до моего рождения!