Знак чудовища - Афанасьев Роман Сергеевич - Страница 29

За углом утробно взвыли, уже на два голоса, желая кому-то сплясать на пеньковой веревке веселый танец. Скоро они доберутся до угла, увидят покойников и взъерошенного выпивоху с обнаженным мечом. На размышления оставался всего лишь миг.

Тан решился. Другого выхода у него просто не было. Стало страшно, до жути, до икоты, но больше ничего он придумать не смог.

Развернувшись, Сигмон бросился к лесу. Весь в грязи, в чужой крови и дерьме, он в два прыжка очутился у зарослей, проломился сквозь них, как дикий зверь, и бросился в глубь леса, не разбирая дороги.

Проснулся он от холода, кусавшего за голые руки. Заворочался, завозился в куче листвы, пытаясь натянуть отсутствующее одеяло, и вдруг рывком сел, схватившись за рукоять меча.

В первое мгновение тан попытался понять, где он. Кругом только лес, сырой и враждебный, таящий в себе угрозу. Но в следующий миг он все вспомнил и застонал, прикрыв глаза ладонью. Сигмон вспомнил, что произошло у таверны, и как потом сбежал из города и долго бродил в ночи. Это не стало помехой, он хорошо видел в темноте, но ночь в лесу – это ночь в лесу. Шарахаясь от каждой тени, прислушиваясь к подозрительным шорохам, он наконец устал и забился под раскидистый куст лещины. Измученный и обессиленный, сразу зарылся в кучу листьев, прикрылся нижними ветками и заснул.

Судя по лучам солнца, пробивавшимся сквозь зеленую крышу листвы, утро было в самом разгаре. Лес по-прежнему молчал, но тан чувствовал напряжение и угрозу, исходящие из темной чащи. Он не знал, что там такое, но ему стало на редкость неуютно. Быть может, после ночного приключения он стал слишком мнителен, быть может, это только воображение разыгралось. Но тан не хотел оставаться здесь. Нужно было уходить.

Кустарник рос так густо, что Сигмон без труда определил, откуда вчера пришел. Продираясь сквозь заросли, он оставил за собой широкий след, заметный с первого взгляда.

Уронив клинок в листья, тан закрыл лицо ладонями. Голова болела. Не то чтобы сильно, но любое движение рождало неприятные волны боли. Мутной лужей они плескались в голове и гулко бились в виски. От одежды пахло кровью и дерьмом. Грязный, как свинья, что искупалась в луже, Сигмон сидел посреди леса, под кустом, и не знал, что делать дальше.

Пробираться одному сквозь лес – неимоверная глупость. Даже если представить, что слухи о чудовищах лживы, ему все равно не выжить. Он просто заблудится в лесу и будет бродить по темным аллеям до скончания веков, питаясь тем, что найдет. Это в лучшем случае. В худшем – его быстро сожрет какая-нибудь неразборчивая в еде тварь или прикончат контрабандисты, приняв за шпиона стражи.

Но и возвращаться нельзя. Снова попасть в застенки, к магам? Нет. Лучше умереть с клинком в руке. Судьба предмета для магических опытов Сигмона не привлекала. Он попробовал один раз – спасибо, больше не надо.

Голова уже раскалывалась от боли. В ушах стоял гул и страшно мешал думать. Сигмон попытался сосредоточиться, но потом прислушался. Странный шум не пропадал. Он напоминал гудение осиного гнезда, а то и целого полка разъяренных шершней. Шум то нарастал, то исчезал и вот – совсем оборвался...

В ту же секунду Сигмон понял, что слышит голоса людей. Это был гул толпы, рассерженной, кричащей, возмущенно орущей. Выходит, он ушел от города не так уж далеко.

Подобрав клинок, тан поднялся на ноги и ухватился за ветки куста, пережидая приступ головокружения. Он вдохнул холодный воздух полной грудью, и в голове сразу прояснилось. Сердце забилось чаще, кровь хлынула по жилам, и сон окончательно прошел. От боли не осталось и следа, как и от головокружения. Похоже, тело чудовища и здесь себя проявило. Тан покачал головой, потом шагнул вперед и стал пробираться сквозь заросли, ориентируясь на шум толпы.

Он решил, что только одним глазком глянет, что там происходит. Быть может, каким-нибудь чудесным образом все разъяснилось и ему можно будет вернуться в город? Нет, шансы на такой благополучный исход дела ничтожно малы. Для этого понадобилось бы настоящее чудо. Но, с другой стороны, его никто не видел. Конечно, он единственный чужак в городе, и первым делом всю вину попытаются свалить на него. И в этот раз, как ни странно, заслуженно.

Пробираясь сквозь кусты, тан думал, что разумнее всего было бы отсидеться в лесу. Между яростью лесных чудовищ и яростью человеческой толпы он бы выбрал первое. С чудовищами совладать легко. Можно договориться или погрозить друг другу и мирно разойтись. В крайнем случае помериться силами один на один, в честном бою. С толпой такой номер не пройдет. И все же он шел вперед, к людям, прочь из этого странного леса, от которого веяло бедой.

Когда меж деревьев показался просвет, в котором просматривались остроконечные крыши, Сигмон припал к земле. Дальше он полз, как уж, стараясь не отрываться от густой травы, – только так можно было остаться незамеченным. Попадаться на глаза горожанам он не собирался, сначала нужно было узнать, что там происходит.

Добравшись до самого края лесных зарослей, до последних деревьев и кустов, тан поднялся на колени и выглянул из-за дерева.

Ему повезло. Он оказался позади толпы и сразу увидел плотный строй спин. Людей собралось много – сотни две, не меньше. Они запрудили окраину города, выходящую к лесу, да так плотно, что яблоку некуда было упасть. И все, как один, смотрели на самый край леса, где кучкой стояли вооруженные стражники и пара разодетых в парчу и шелка горожан.

Толпа не стояла спокойно, она колыхалась, как грязная вода в бадье. Люди разговаривали, ссорились, кричали, улюлюкали. Топтались на месте, толкались, подрезали кошельки, выпивали, целовались – в общем, занимались всем тем, чем занимаются две сотни горожан, собравшись в одном месте в одно время.

Такое сборище может означать только одно: случилось что-то важное. К сожалению, Сигмону не было видно, что. Он встал, вытянулся, но не смог ничего разобрать. Сначала он опасался, что горожане собрались поохотиться на него, затравить как дичь, но теперь стало ясно: до этого еще далеко. Те, кто собирается на охоту, обычно не торчат на краю города, лузгая семечки и пялясь на стражников.

Тан скользнул обратно в заросли и стал подбираться ближе к центру действия. Он старался идти бесшумно, но этого и не требовалось – людское море шумело, почти как настоящее: гудело, пришлепывало, порыкивало и недовольно ворчало.

Вскоре он стал разбирать слова: и одобрительные восклицания, и брань. Подобравшись ближе, он увидел поваленное дерево, давно заросшее мхом, и встал на него обеими ногами. Теперь ему наконец стало хорошо видно, что заставило собраться горожан на краю леса. Слышно отсюда было тоже хорошо.

На самом краю леса росло огромное дерево, похожее на древний дуб. Одна из ветвей, мощная деревянная ручища, тянулась в сторону города. Через нее была перекинута толстая веревка. Внизу, в окружении стражников, на высоком деревянном чурбаке, стоял человек с завязанным ртом и скрученными за спиной руками. Говорить он не мог, но, судя по отчаянным гримасам, веревочная петля болтавшаяся напротив лица, не вызывала у него восторга.

Разглядев знакомые белые лохмы, Сигмон злорадно усмехнулся. Мошенник-полуэльф попал в руки правосудия и, судя по настроению толпы, вскоре должен был получить по заслугам. В драной холщовой рубахе, в порванных портах, с синяками на лице, он выглядел самым настоящим преступником. Босые ноги заметно дрожали. И не случайно: горожане были настроены серьезно, а процесс казни отлажен до мелочей: ветка была сильно ободрана. Это, по мнению Сигмона, свидетельствовало, что ею часто пользовались. Именно для таких случаев.

Десяток стражников в старых кольчугах, начищенных по случаю казни, наставили на пленника длинные копья. Рядом с чурбаком стоял палач – кожаный капюшон с прорезями для глаз говорил о его профессии лучше всяких герольдов. Рядом с палачом стоял бородатый толстяк с пергаментом в руках, а за его плечом возвышался седобородый старик с золотой цепью на шее – то ли судья, то ли городской глава.