Путешественник - Бенцони Жюльетта - Страница 70

— Разве люди, которые его построили, жили в нем, не заслуживают снисхождения? Ведь это известная фамилия, вы мне сами говорили…

— С них довольно и часовни, а многие и этого не заслужили. Путь Нервилей устлан трупами и залит кровью, и я лишь разрушаю логово разбойничьих сеньоров, которые больше пеклись о своих лошадях и собаках, чем о своих женах.

— Вы их не любите?.. Я имею в виду собак и лошадей?.. — спросил Гийом уклончиво.

По-видимому, Агнес не была склонна шутить. Ее тон сделался резким.

— Люблю, только не терплю, когда их слишком много. Но вам-то какое до всего этого дело?

— Самое непосредственное! Не сердитесь, прошу вас! Я так счастлив, что наконец нашел вас, и теперь вам будет трудно от меня ускользнуть…

— Однако все же придется: между нами больше ничего не может быть общего…

— Общего — возможно, но необычайного, исключительного, фантастического у нас, я думаю, может быть очень много.

— Опять будете предлагать мне стать вашей любовницей? — произнесла она с величайшим презрением.

— Нет, и я еще раз прошу меня простить. Я был безумен, а главное, слеп…

— Полноте! Вы бы слепым и остались, не так ли, если бы я не открыла вам тайну своего рождения?

— Хотите услышать правду? Я в это не верю! Вы рассказали мне эту басню лишь для того, чтобы наказать меня и причинить мне боль.

— Басню? Вы считаете меня способной унизить мать подобной ложью?

— Я не вижу тут никакого унижения. Быть женой Рауля де Нервиля — вероятно, такой кошмар, что она пошла на все, иначе бы ее раздавило тяжкое горе. Любовь для того и окрыляет, чтобы можно было взлететь и вырваться из самой жуткой трясины. Ну а вы слишком жестоки, чтобы можно было поверить, что вы не дочь графа!

Она в бешенстве передернула плечами.

— Вы ничего не знаете о моих родственниках по материнской линии. Да будет вам известно, господин Тремэн, что в роду Ландемер были не менее честные и великие люди, чем среди Нервилей, и при этом они были не менее суровыми, так вот я похожа на них. А что касается моего настоящего отца… то я так и не узнала его имени.

После этих слов, произнесенных натянутым голосом, Агнес осеклась: чувствовалось, что она глубоко сожалеет. Гийомом овладела нежность, он почувствовал потребность противопоставить свою силу смертоносным ураганам, перед которыми не желала склоняться эта хрупкая молодая женщина. Он придвинулся на шаг, не осмеливаясь подойти ближе из страха, что она убежит.

— Я не вправе упрекать вас в желании отомстить, ведь я сам долго ждал того же, — произнес он с неожиданной мягкостью. — Но когда вы покончите с Нервилем, когда последний камень ляжет в основание дамбы, как вы распорядитесь своей жизнью, Агнес?

Вздрогнув, она резко отступила.

— Я не разрешаю вам называть меня так!

— Ну и что: никогда я вас не называл иначе во время бессонных ночей, которыми вам обязан. Уже давно я признался вам в любви, только слишком неловко сказал об этом… наверное, потому, что мне это непривычно.

— Сколько вам лет, господин Тремэн?

— Тридцать шесть! Почему вы спросили?

— Вы думаете, я поверю, что за все эти годы ни разу не сказали женщине, что любите ее?

— Никогда, как ни странно вам это покажется! Кроме… одного раза!

— Его достаточно, чтобы нельзя было сказать «никогда».

— Вы считаете? Мне было семь лет, а моей возлюбленной — четыре…

Ему показалось, что она улыбнулась.

— Вы, вероятно, до сих пор ее любите?

— Всю жизнь любят то, что связано с воспоминаниями детства, особенно если они прекрасны, но та нежная девочка принадлежит навсегда ушедшему времени.

— Как ее звали?

— Мари… я прозвал ее Милашкой-Мари.

— Очаровательно. Однако говорят, что мужчины всегда остаются верны определенному типу женщин, а во мне мало нежности.

— Но и она тоже не была по-настоящему нежной, лишь внешне: волосы, личико, улыбка. Образ радости и жизненной силы, но она, видимо, сильно изменилась, — заключил он беспечным тоном, прогоняя воспоминания.

Агнес молчала, не зная, что сказать, и тогда он сам восстановил нить разговора:

— Вы не ответили на мой вопрос. Что вы будете делать, когда здесь ничего не останется? Вы же не собираетесь жить в доме Периго?

— Почему бы и нет? Я прожила там полгода, и моего присутствия, как я и хотела, никто не заметил…

— Это невозможно! Вы приговорили замок за совершенные в нем преступления, но как же вы можете жить в стенах, видевших столько страданий?

— Кто знает, может быть, это хороший способ их искупить…

Внезапно Гийома охватил гнев: он не мог допустить, чтобы женщина, с которой и так жестоко обошлась жизнь, принесла себя в жертву богу мести, ведь он сам никогда не желал в него верить. В порыве чувств он кинулся к Агнес и обхватил ее плечи своими крепкими руками.

— Перестаньте бредить! Вам ведь нечего искупать. А ваш предполагаемый отец уже заплатил за свои преступления.

Она вывернулась, пытаясь освободиться, но не смогла.

— Отпустите меня! Слышите? Я вам приказываю меня отпустить!

— Нет. Вы напрасно вырываетесь: я больше никогда вас не отпущу, Агнес! Я преследовал вас лишь затем, чтобы сказать вам об этом…

— Придется. Вы говорили о преступлениях. Кто вам сказал, что у меня нет греха на душе?

— Правда это или нет — мне все равно! Я хочу вас, слышите? Я хочу, чтобы вы стали моей женой и хозяйкой дома На Семи Ветрах. Дом дожидается лишь вас, чтобы начать жить…

Ее надтреснутый смех не выдержал подступивших рыданий.

— Вы хотите, чтобы ваш дом зажил благодаря мне?.. Которая разрушает вот этот? Которая… подожгла Ла-Рокьер?

— Вы?

— При помощи Габриэля, но это я приказала. Я не смогла бы пережить другие ночи, похожие на мою первую брачную ночь!

— Но вы чуть не погибли в огне!

— Я так и надеялась… Помните? Вы сами мне рассказывали о юных индианках, которых бросали на ложе старого раджи, а потом им приходилось сопровождать его в костер? Тогда я вас спросила, так ли вы уверены, что некоторые из них не совершали этого по доброй воле, чтобы огонь навсегда избавил их от воспоминания, от оскверняющих отвратительных ласк. Именно этого я хотела, слышите? Я хотела сгореть вместе с ужасным стариком… Вы и теперь осмелитесь сказать, что хотите на мне жениться?

Гийом отпустил плечи молодой женщины, но лишь затем, чтобы обнять ее: он крепко прижал Агнес к себе и нежно погладил по непокорной голове.

— Больше чем когда-либо, любовь моя, — прошептал он, прижавшись губами к шелковистым волосам, которые пахли вереском и папоротником после дождя.

Агнес плакала, отдавшись наконец нежности, которую уже никогда не надеялась ощутить.

— Вам не в чем себя упрекнуть, разве что в желании умереть в тот момент, когда судьба вас освободила: тот человек был мертв, когда его обнаружили…

— Да… мертв на мне… во мне! Как, вы думаете, я могла жить после подобного ужаса… смотреть в глаза людям… и, быть может, в ваши глаза? О-о, Гийом… я вас так любила и так от этого страдала!..

Теперь она вся содрогалась от рыданий и была близка к нервному припадку, освобождаясь от накопившегося напряжения, унижений, оскорблений, страданий и презрения, — всего, что ей пришлось пережить.

Обеспокоенный и в то же время счастливый, Гийом долго ее успокаивал, как ребенка, шептал нежные слова, прикасаясь губами к ее глазам и ко лбу, пока приступ не утих, и тогда он нашел ее дрожащие, мокрые от слез губы и поцеловал их нежно и бережно, словно помятый бурей цветок, прежде чем страстно завладеть ими. И молодая женщина так же пылко ему ответила.

Когда они, задыхаясь, наконец разомкнули губы, Агнес обхватила руками его лицо.

— Вы на самом деле хотите на мне жениться? Вы не боитесь скандала?

— Какого скандала?

— Сын Матильды Амель берет в жены дочь ее убийцы… Все в округе взвоют от ужаса.

— А когда это произойдет? Я готов сразиться с любым, кто посмеет лишь заикнуться об этом. Впрочем, я думаю, вы ошибаетесь: никому никогда не приходило в голову думать о вас так же, как о вашем так называемом отце… Вы только скажите, хотите вы такого простолюдина, как я?