Огнерожденный - Афанасьев Роман Сергеевич - Страница 65

С улицы донеслась брань, а потом десяток глоток разом начали окликать Тасама. Тот, услышав знакомые голоса, заметно приободрился, перешагнул через Килраса и Састиона распластавшихся на полу, и полез к выходу. Раздвинув кожаный полог, сотник выпрыгнул из фургона. Только тогда Састион поднялся и прислушался. На улице все еще бранились – громко, но не зло. Похоже, что ничего страшного не случилось.

Жрец запахнул полушубок, подхватил с пола оброненную шапку и нахлобучил ее на голову.

– Грендир, – сказал он, – со мной. Бегом. Килрас, Фарах, следите за входом. Но сидите тихо… Васка, Сасим, приберитесь тут, освободите проход.

Не дожидаясь ответа от воспитанников, жрец выбрался из фургона. Грендир опрометью бросился следом, не успев даже захватить шапку.

Килрас поднялся с пола, и, выругавшись, стал рыться тюках. Васка и Сасим сдвинули в сторону ящик, служивший столом, освобождая проход. Фарах, прислушиваясь к тому, что происходит снаружи, постарался умять тюки так, чтобы по фургону можно было свободно пройти. Килрас, нашедший среди груды одеял свой меч, довольно хрюкнул, обнажил его и сел у входа, всем своим видом выражая решимость порубить в капусту любого чужака.

Фарах, поразмыслив, достал свой нож и вложил в рукав, так, чтобы его можно было быстро достать. Сасим и Васка присели за ящиком, шепча молитвы. Похоже, братья готовились пустить в дело силу Огня. Воспитанники были готовы ко всему.

Грендир и Састион вернулись через час, когда Фарах начал уже подумывал о вылазке, чтобы разузнать что стряслось. Вернувшийся Састион выглядел на редкость мрачно, а Грендир трясся от страха.

Жрец собрал воспитанников вокруг себя, заставил всех сесть, успокоиться, и рассказал в чем дело. Оказалось, их сотня натянулась на отряды Первой Армии. Именно к ним сотня Тасама планировала присоединиться через несколько дней. Но вышло иначе. Армия отступила и заняла новые позиции.

Эта новость ошеломила воспитанников. Оказалось, что дела на фронте обстояли гораздо хуже, чем они думали. Серверные Орды перешли в наступление и выбили Первую Армию с занимаемых позиций. Маршал скомандовал отступление, и двое суток армия брела сквозь заснеженные леса Хальгарта. Ее отход прикрывали три сотни героев, не дававших орде броситься в погоню. Они защищали дорогу, ведущую к крепости, своими телами закрывали путь врагу. Воины стояли насмерть, давая возможность уцелеть остальным. У них не было ни единого шанса выжить. Они все понимали это и все-таки остались и выполнили свою задачу. Орда задержалась, и разгром не состоялся. Армия отступила.

Маршал де Виль, отведя основные силы Таграма на юг, приказал занять новые позиции и готовиться к обороне. Врага нельзя было допустить к долине Халь, где располагался лагерь Второй Армии и ставка Короля. Ни в коем случае. И теперь, в сгущавшихся сумерках, Первая Армия вновь развертывала свои ряды, занимая оборону.

Выслушав Састиона Фарах покачал головой, – они ехали на войну, а она сама пришла к ним. Састион тяжело вздохнул и сказал, что вечер будет тяжелым. Тасам сейчас получал указания, – куда приткнуть неполную сотню. Ясно было одно, – теперь воспитанникам уже не удастся перебежать к другому командиру. Они оказались на переднем крае битвы, а тут приказы не обсуждаются.

6

Этой ночью, Фарах наконец понял, что такое настоящая неразбериха. Сумятица. Раньше ему казалось, что эти слова вполне годятся для описания толкотни на Эшманском базаре. Но к полуночи он понял, что сильно ошибался.

Под покровом ночи, при пляшущем на ветру свете факелов и костров, Первая Армия Таграма готовилась к обороне. Сотни воинов бродили по лесу, сталкиваясь друг с другом, проваливаясь в снег и теряясь в темноте. Дорога, зыбкая тропа, вытоптанная в снежном насте, перестала существовать. Тысячи ног вспахали ее, превратив в снежное крошево.

Ночь гудела. Взрывалась бранью и отчаянными криками. Солдаты, повинуясь противоречивым приказам командиров, шарахались из стороны в сторону, больше напоминая стадо испуганных коров, чем войско. Взад и вперед сновали гонцы, выкрикивая приказы командиров. Надрывались трубачи, силясь переорать друг друга воем боевых труб. То там, то здесь вспыхивали ссоры, перерастающие в драки. Дезертиры, не скрываясь, собирались большими отрядами и уходили в ночь, в сторону крепости Халь. К утру Фарах понял, что неразбериха – неподходящие слово для описания событий этой ночи. Безумие – подходило намного лучше. И все же, их маленький отряд успешно пережил эту ночь.

Вскоре после Састиона вернулся и Тасам. Он потерял шапку, порвал свою шикарную шубу, а под глазом у него красовался свежий синяк. Сотник был зол, очень зол. Забравшись в фургон, он разразился такой бранью, какой Фараху еще не доводилось слышать.

Отведя душу, Тасам приказал жрецу и воспитанникам собраться у печки и не высовываться. Килрас сунулся к нему, потребовав личного задания, и получил свою порцию ругательств. Састион молча сел на тюк, и воспитанники окружили его, словно цыплята наседку. Они были напуганы и не понимали, что происходит.

Разобравшись с воспитанниками, Тасам высунулся из повозки, и принялся командовать. Он бранился, как самый последний золотарь, угрожал солдатам гневом Энканаса, обещал самолично выпустить кишки любому, кто замешкается, исполняя приказ. И это сработало.

Фургон тронулся и медленно пополз вперед, хотя за его стенами бушевало людское море. Внутри было темно, печь погасла, а свечей не зажигали. Но Тасам не обращал на это внимания. Ему было не до этого.

Три раза к сотнику подбегали гонцы. Тогда фургон останавливался и Састион зажигал небольшой огонек на пальцах. Свечи берегли да и опасались пожара. Дернется фургон, скатиться свеча в скомканные одеяла – и прощай добро.

Читая скомканные пергаменты, Тасам отчаянно бранился. Он проклинал войну, тупых командиров, нерадивых воинов и медленных гонцов. Наконец, получив третий пакет, противоречащий первым двум, сотник скомкал его, бесцеремонно поджег прямо от пальцев Састиона и выбросил наружу. Потом приказал десятнику Картану срочно зачислить гонца в рядовые мечники, а если тот надумает отнекиваться и сопротивляться, то дать ему тумака. Судя по протестующим воплям, донесшимся снаружи, десятник охотно выполнил распоряжение командира. Грендир, вспомнив о том, что совсем недавно его произвели в гонцы, спрятался за спину Састиона и сжался в комок, надеясь, что сотник не вспомнит о нем.

Но Тасаму было не до воспитанников. Он кричал на десятников, кричал на воинов, порой выскакивал из фургона и уносился куда-то в темноту, чтобы на месте разобраться с возникшей проблемой. Потом возвращался – растрепанный, злой, с трясущимися от гнева руками.

Вскоре повозка встала. Сотник выскочил наружу, но быстро вернулся. Подошел к печке, уселся рядом с Састионом и нашарил бурдюк с травяным отваром, давно остывшим. Хлебнул прямо из горлышка, даваясь травой, сплюнул. Потом шумно выдохнул и сказал что они прибыли на позиции. Велел сидеть тихо, но не спать. Готовить еду, разговаривать, но не спать. И самое главное – не высовываться наружу. Сам он оправлялся на позиции, расставлять бойцов, и пообещал, что скоро вернется. Састион спросил, надо ли готовиться к атаке орды, и не нужно ему тоже пройтись к воинам, чтобы подбодрить их словом Энканаса. Тасам отрицательно покачал головой. Сказал, что сейчас не до этого. Сначала надо наладить оборону, а потом уже подумать о благословении. Атаки, по его словам, можно было не опасаться. Во всяком случае, до утра. Северная орда, вне сякого сомнения, уже спешит сюда, надеясь застать врасплох остатки Первой Армии. Но, судя по донесения разведчиков, до рассвета враг не покажется. Так что лучше Састиону сидеть тихо, не расходовать понапрасну силы, и потихоньку готовиться к сражению. После этих слов, Тасам хлебнул еще отвара, сплюнул размокшие листья чая, и выбрался из фургона.

Састион посмотрел ему вслед, выругался, ничуть не слабее сотника, а потом велел воспитанникам разжечь печь и сотворить моление о благополучном завершении испытаний, посланных Энканасом. После молитвы, не смотря на приказ Тасама, воспитатель велел всем ложиться спать. Сам уселся около печки и не сомкнул глаз до утра.