Пора свиданий - Бенцони Жюльетта - Страница 63

Полуживого Ла Тремуйля, заключенного в замке Монтрезор, приговорили к огромному выкупу, освобождению от занимаемого поста, принудительному пребыванию в родовом замке Сюлли, единственном, оставленном ему. Но ей хотелось забыть тирана, гнетущей тяжестью висевшего над ней и всеми Монсальви.

Сегодня пришел день ее триумфа. Королева Иоланда сообщила, что вечером 15 июня король примет ее в торжественной обстановке. Этого момента она с нетерпением ожидала в гостинице мэтра Анеле, где уже жила вполне открыто. Она была свободна, могла выходить куда хотела и принимать гостей, ничто ей больше не угрожало.

Катрин видела, как на следующий день после падения Ла Тремуйля Жиль де Рэ покинул замок вместе со своими людьми. Это было похоже на скоропалительное бегство. Высокомерие всегда отличало маршала, он и сейчас не выглядел побежденным. Видя его отъезд, она хмуро улыбнулась:

— Подожди, придет день, и ты мне заплатишь за все. Я тебя не забуду.

Когда она подошла к крыльцу, герольды вскинули длинные серебряные трубы, и их звук разорвал воздух, заставив вздрогнуть от нахлынувших чувств. Невольно Она оглянулась на Тристана Эрмита, почтительно следовавшего за ней в трех шагах… И все же к чувству радости примешивалась горечь… Она надеялась, что в эту торжественную минуту рядом с ней будет и Пьер де Брезе. Но с тех пор, как они покинули донжон Кудрэ и он проводил ее в гостиницу, Пьер исчез. Никто не мог сказать ей, что с ним случилось. Только Тристан видел его, покидавшего Шинон верхом на лошади.

Трубы стихли. Пока Катрин поднималась по ступенькам высокого крыльца, двери Большого зала распахнулись, и перед ней предстало изумительное зрелище внутреннего освещения. Сотни факелов горели в гигантском зале, высокие стены которого были покрыты расшитыми коврами. Букеты свежих цветов украшали дорожку, ведущую к большому камину в глубине помещения.

Торжественная, пестрая толпа стихла, когда открылись Двери. У камина, на высоком, голубом с золотом возвышении

Катрин увидела королевский трон. На нем восседал король. Рядом с ним стоял человек, которого она видела в ту памятную ночь в Амбуазе, — молодой и сияющий Карл Анжуиский в костюме из золотистого сукна. Еще она увидела королеву в окружении фрейлин, но ее внимание привлек пожилой человек с гордым взглядом, стоявший у входа в зал. Он направился к ней, опираясь на белый посох. Это был граф де Вандом, дворецкий короля, главный церемониймейстер. Он уже поклонился ей и предложил руку, чтобы проводить к королю, когда перед ней выросла фигура женщины в траурном одеянии. Взволнованная Катрин узнала королеву Иоланду. Вандом собирался было преклонить колено, но она обратилась к нему с просьбой:

— Если вы не возражаете, дорогой кузен, я сама провожу мадам де Монсальви к королю.

— Протокол безмолвствует, когда королева приказывает, — ответил дворецкий с улыбкой.

Иоланда протянула руку Катрин, склонившейся в реверансе.

— Пойдемте, моя дорогая.

В полной тишине две женщины, плечом к плечу, прошли через длинный зал. Одна — импозантная и красивая в своей высокой короне, прикрывающей темные косы, другая — сверкающая красотой, несмотря на строгость наряда. Обе. в трауре, но наряд Иоланды был сделан из бархата и парчи, а Катрин позволила себе платье из тонкой шерсти. Ее белокурая голова была покрыта убором из черного крепа.

Чем ближе к трону, тем бледнее становилось лицо Катрин, сердце замирало от торжественности момента. Худая фигура короля, одетого в темно-голубое с золотом платье, приближалась… и Катрин с горечью подумала, что эта дружеская рука, ведущая ее, должна была быть рукой Арно.

Не случись несчастья, они вместе шли бы по этой аллее триумфа и, разумеется, не в траурном одеянии. Это ему, своей потерянной любви, она посвятила эти мгновения:

Они принадлежали ему по праву. В глубине своей памяти она вновь увидела Арно, подкошенного королевским указом, как тот дуб, пораженный молнией, на руинах жилища, разоренного и сожженного по приказу, того же короля, который сейчас ожидал ее. Ей казалось, что она слышит безутешные рыдания самого сильного и смелого человека, и прикрыла глаза, чтобы сдержать слезы.

Вырвавшись из своих грустных воспоминаний, она вдруг осознала, какую невероятную честь оказывает ей Иоланда, потому что сеньоры и благородные дамы, отдавая честь королеве, склонялись в поклонах и перед ней. Она видела даже преклоненных принцев крови, и, когда они подошли к ступенькам пьедестала, ведущим к трону, король встал. Карие спокойные глаза с интересом смотрели на ее лицо. Молодая женщина зарделась. „

Король не был наделен ни физической силой, ни красотой. Он был просто королем, которому, если носишь имя Монсальви, отдаешь без остатка богатство, кровь, жизнь… Не спуская глаз с суверена, Катрин медленно согнула колено, а в это время королева Иоланда обратилась к королю:

— Сир, сын мой, примите и рассудите по справедливости своего щедрого сердца Катрин, графиню де Монсальви, даму Шатеньрэ, припавшую к вашим коленям и взывающую к вашей помощи в исправлении многочисленных несправедливостей и жестоких страданий, причиненных ей бывшим главным камергером.

— Сир, — с горячностью начала Катрин, — я прошу справедливости не ради себя, а ради моего мужа, умершего в отчаянии, Арно де Монсальви, служившего вам честно и преданно. Я же всего только его жена.

Король улыбнулся, спустился к молодой женщине, взял ее руки и помог подняться с колен.

— Мадам, — сказал он тихо, — это скорее король должен просить у ваших ног прощения. Я знаю о всех несчастьях и болях, причиненных самому верному из моих военачальников. Мне очень стыдно, и я страдаю. Сегодня для вас и вашего сына важно, чтобы, как в прошлом, дом Монсальви вернул себе честь и процветание. Пусть придет к нам наш канцлер.

И снова живописная толпа расступилась, пропуская вперед Рейно де Шартра, архиепископа Реймсского, канцлера Франции. Катрин с некоторым удивлением смотрела на приближавшегося с гордым видом прелата, бывшего смертельным врагом Жанны д'Арк, который, несомненно, разошелся с Ла Тремуйлем только из осторожности. Она испытывала к нему невольную неприязнь, возможно, вызванную его надменным и расчетливым

взглядом. И вдруг ее щеки обдало огнем: в нескольких шагах позади канцлера шел человек в пыльных одеждах и с печатью усталости на лице — Пьер де Брезе. Он еще издалека стал улыбаться ей, и Катрин улыбнулась в ответ. Но у нее не было времени задавать вопросы. Карл VII уже обратился к канцлеру:

— Сеньор канцлер, получили ли вы то, зачем мессир де Брезе ездил в Монсальви?

Вместо ответа архиепископ, не глядя, протянул руку Пьеру. Молодой человек положил ему на ладонь трубочку грязного, потрепанного пергамента. Рейно де Шартр развернул его. Кровь прилила к голове Катрин: этот засаленный, дырявый, наполовину стершийся пергамент был ей знаком. Именно он был пришпилен четырьмя стрелами к еще дымящимся руинам Монсальви. Это был эдикт короля, объявлявший предателем и трусом, проклятым навсегда, Арно де Монсальви… Она видела, как листок слегка подрагивал в руках канцлера. Таким же трепещущим она видела его тогда, ветреным вечером на развалинах Монсальви… И вот декорации сменились. Человек, одетый в красное, вышел вперед в сопровождении двух слуг, несших жаровню с горящими углями. Катрин узнала в нем палача. Какая-то неудержимая тревога наполнила ее грудь. Этот зловещий красный силуэт вызвал у нее воспоминание о недавних ужасах. Однако теперь намеревались казнить не человека:

Рейно де Шартр шагнул вперед, держа пергамент двумя руками. Его голос зазвучал в тишине зала:

— Мы, Карл VII, по имени и по Божьей милости король Франции, приказываем считать навсегда недействительным эдикт, обвинявший в трусости и поражавший в правах высокородного и почтенного сеньора Арно, графа де Монсальви, сеньора Шатеньрэ в Оверни, так же как и всех его ближних. Приказываем упомянутый эдикт объявить фальшивым и как таковой уничтожить сегодня на наших глазах руками палача как знак позора.