Мужество в наследство - Абрамов Александр Семенович - Страница 12

…Сколько бы ни минуло лет после Великой Победы, а бессмертные подвиги отважных советских авиаторов в годы прошедшей войны всегда будут изумлять потомков. И они никогда не изгладятся из памяти народной, потому что для наших крылатых бойцов существовал один девиз в жизни: служить Родине, пока бьется сердце.

Штурман Владимир Журавлев

У каждого летчика-фронтовика бывали такие боевые вылеты, которые врезались в память на всю жизнь. Штурману Владимиру Владимировичу Журавлеву особенно запомнились два таких вылета.

…Зима 1942 года. Авиационный полк дальних бомбардировщиков, в котором служил Журавлев, базировался на полевом аэродроме. Заснеженное колхозное поле, укатанное тяжелыми катками, позволяло взлетать на Ил-4 с предельной бомбовой нагрузкой. При плохих погодных условиях командование отправляло на задания наиболее подготовленные, слетанные экипажи. В тяжелых метеоусловиях многое зависело от штурмана, который определял заданное направление по единственному прибору — магнитному компасу. Но показания прибора оказывались не всегда точными из-за большой магнитной аномалии в районе боевых действий. Поэтому-то мастерство штурмана и решало успех бомбометания.

21 декабря начальник штаба подполковник Стороженко поставил экипажам очередную задачу:

— Вы должны определить дислокацию войск противника в районе Алмазная — Голубовка и нанести на карту скопление эшелонов. Затем отбомбитесь по аэродрому, что у станции Марьевка, и по возможности засечете зенитные батареи врага.

Летчики сделали необходимые пометки на полетных картах.

Экипаж Николая Дивиченко тщательно готовился к предстоящему полету. Штурман Журавлев сделал нужные расчеты, выверил курс и доложил результаты командиру.

— Как погода? — спросил Дивиченко синоптика.

— К сожалению, хвастать нечем, — с досадой ответил тот. — Нижняя кромка облаков тянется на высоте 100–150 метров, а видимость по горизонту не превышает двух километров. И за линией фронта не могу обещать улучшения. Может быть, перенести вылет?

— Спасибо! — улыбнулся Дивиченко. — Нас именно такая погода устраивает.

Командир экипажа был прав, он по опыту знал, что немецкие истребители крайне неохотно лезут в облака за нашими бомбардировщиками.

Линию фронта пересекли на бреющем. Заградительный огонь вражеских зениток оказался слишком запоздалым.

Журавлев склонился над планшетом, определяя скорость и направление ветра для более точного выхода на вражеский аэродром.

В морозном воздухе ровно и пронзительно звенят моторы. Все шло по плану. И вдруг погода стала улучшаться. Спустя несколько минут бомбардировщик уже находился в безоблачном небе.

Штурман услышал в наушниках голос Дивиченко:

— Придется лезть вверх.

Журавлев знал, что выше пяти тысяч метров забираться без кислородных масок рискованно.

К аэродрому вышли точно по расчетному времени. Журавлев отчетливо увидел на белой равнине темную наезженную полосу, а по сторонам рассыпались черные колючие крестики самолетов. Не успели сбросить и половины бомбового груза, как воздушный стрелок Николай Ежов доложил командиру, что заметил вдали самолеты.

— Идем на станцию! — объявил Дивиченко.

«Эх, вот когда нам позарез нужны облака», — подумал штурман. Но облака безнадежно маячили далеко на горизонте. С земли уже засекли советский самолет, вокруг него начали рваться зенитные снаряды. Дивиченко умело выполнил противозенитный маневр, несколько сменил курс, а Журавлев внес поправки в прицел. Зенитки неистовствуют, воздух стал похож на рваное лоскутное одеяло из пестрых разрывов.

Стрелок-радист Иван Мысиков докладывает:

— Вижу трех «мессеров», но они пока сторонятся нас, видимо, дрейфят попасть под свои зенитки.

Рукоятками прицела штурман держит эшелоны в перекрестии и ждет мгновения, когда черный индекс угла визирования сольется с индикатором угла прицеливания. От близких разрывов самолет то и дело подбрасывает, он как бы в огненном мешке. Но, невзирая на это, Дивиченко старается выдержать боевой курс. Именно в эти секунды гитлеровцы пытаются сбить бомбардировщик или заставить летчика изменить режим полета и тем самым нарушить расчеты штурмана.

Журавлев уловил момент и жмет на боевую кнопку. Сброс! Штурман дублирует аварийной ручкой механического сброса, и тут же Дивиченко начинает противозенитный маневр. Самолет держит курс на облака. Там, в облаках, их защита и спасение. Журавлев, прильнув лицом к стеклу, смотрит на эшелоны, ожидая разрывов бомб. Вот они! Четыре багрово-серых веера фугасных стокилограммовой: один за другим вспыхивают между составов. Журавлев не отрывает взгляда: первая бомба упала с недолетом между жилым домом и элеваторам, остальные рвут на части железнодорожные вагоны. Судя по всполохам огня, в составах детонируют боеприпасы. От возникших пожаров навстречу солнцу тянутся ядовитые хвосты черного дыма. Дивиченко разворачивает самолет домой.

Вдруг почувствовался резкий удар. Самолет бросило в сторону и вниз. Однако, потеряв немного высоту, машина снова выходит в горизонтальный полет. Зенитки смолкли, появились немецкие истребители. Отбиваясь от наседавших трех «мессершмиттов», стрелки открывают огонь из крупнокалиберных пулеметов.

Журавлев прикидывает, когда наконец они смогут достигнуть спасительного облака? Еще далеко. И как медленно тянется время!

— Хлопцы! — тревожные нотки звучат в голосе командира. — Заклинило руль высоты…

Экипаж надеется, что командир сумеет удержать самолет. О прыжке с парашютом никто не помышляет: внизу враги. А «мессершмитты» продолжают атаковать.

— Сколько до наших? — спрашивает Дивиченко.

— Семь с половиной минут, — отвечает штурман.

— Попробуем дотянуть, — тихо, словно сам себе, говорит командир.

В наушниках слышится хриплый, изменившийся голос Мысикова:

— Я ранен, веду огонь…

— Держись, друже… Еще немного.

Журавлев в отчаянном положении: сидит в носовой кабине и бессилен помочь товарищам. Он лихорадочно следит за приближающимися облаками и поминутно докладывает командиру о расстоянии до линии фронта.

В этот момент один из «мессершмиттов» напоролся на свинцовую струю пулемета Ежова. Члены экипажа ликуют, глядя на дымный след вспыхнувшего истребителя. Но два других гитлеровца еще с большим ожесточением продолжают поливать огнем бомбардировщик.

— Линия фронта! — объявляет Журавлев.

— Наконец-то! — облегченно вздыхает Дивиченко. Он до предела убирает обороты мотора, увеличивает угол снижения.

И тут от пушечной очереди истребителя вспыхивает левое крыло. Охваченный пламенем мотор стихает, а вслед постепенно застывают лопасти винта.

— Придется покидать самолет, — говорит Дивиченко.

— Командир! С прыжком надо повременить. Сейчас сильный встречный ветер снесет нас на вражеские позиции, — предупреждает Журавлев.

— Э-э! Черт! Опять этот ветер проклятый! — ругается командир.

Снова резкий удар. Разлетаются осколки остекления, от прорвавшихся потоков воздуха листы полетной карты и бортжурнала беспомощно кружатся по кабине.

Журавлев сказал командиру, что уже можно прыгать, но на это никто не откликнулся. «Повреждена связь», — понял штурман.

Машина вяло, как бы нехотя, стала медленно заваливаться на горящее крыло. Видно, что самолет вышел из подчинения летчика и не срывается в штопор лишь из-за достаточного запаса скорости.

Продублировав световыми сигналами команду на прыжок и не спуская глаз с ползущей стрелки указателя высоты, Журавлев торопливо заталкивает за борт мехового комбинезона планшет. Оставаться дальше в неуправляемой машине бессмысленно. Он с силой рвет аварийную ручку сброса выходного люка, в лицо ударяет тугая струя морозного воздуха. С огромным усилием протиснувшись в люк, отталкивается непослушным, необычайно потяжелевшим телом от падающего, горящего самолета. Ледяная пустота как бы окутывает штурмана, его воспаленное сознание успевает боковым зрением зафиксировать летящие мимо хвостовую и центропланную части — обломки бомбардировщика.