Леонардо да Винчи - Гастев Алексей Алексеевич - Страница 16

– Святой Амвросий, по словам Павлина, его секретаря, вкушал только в субботу, воскресенье и дни великих мучеников, тогда как в оставшееся время посещал гробницы этих друзей божьих; ночами же он молился и пел псалмы, а не объедался до желудочной колики.

Духовник имел в виду святого Амвросия Медиоланского, епископа и покровителя Милана, величайшего церковного музыканта и опытного искателя святых останков.

Между тем принесли каплунов, которых можно есть с костями, так они превосходно зажарены. Отломив от птицы ножку, отлично упитанную, духовник произнес, но не настолько отчетливо и громко:

– Когда помысел возбудит в тебе желание пищи, говорил Иоанн, прозванный Постником, не бойся; но смотри, что после наслаждения едою приблизится к тебе жесточайшее вавилонской печи другое желание и сожжет тело и душу.

Отец Кристофоро имел в виду похоть, которая возбуждается телесными соками вместе с проникающими внутрь испарениями вина и пива и всевозможными острыми приправами. Съев каплуна целиком и после этого отдышавшись, отец Кристофоро сказал:

– Каплун, я полагаю, оттого не летает, что слишком жирен. Все пернатые и в воздухе летающие живые существа малотелесны, почему и поднимаются в воздух; тогда как быки, ослы и изюбри имеют большое тело и трут землю, любя ил, болота и грязь. Следственно, не желай откармливать и утучнять плоть.

Во второй половине этого великого сидения за столом установленный обычаем порядок разлаживался; пирующие утрачивали сдержанность и чувство приличия и от жары и вина как бы отчасти лишались рассудка. А поскольку желание пищи иной раз превышает возможности пищеварения, как следствие этого появляются икота, рыгание, ветры, тошнота и прочее. Сравнительно с другими Леонардо ел па удивление мало и по преимуществу вареные или сырые овощи и фрукты; однако же набросившихся на угощение, как лютые волки, учеников и помощников не урезонивал, полагая, по-видимому, что перечисленные следствия такого безудержного запихивания за обе щеки и торопливого глотания окажутся для них лучшим уроком. Тем более Мастер, чем бы ни занимался, бодрствуя, не умел отдыхать, и у него еще оставались заботы по украшению праздника.

Если бы ты пожелал сделать огонь, который вспыхивает в зале без вреда, кипяти, обращая в пар, десять фунтов водки и брось в эти пары сухой раскаленный лак. Затем внезапно войди в названную залу с факелом, и сразу же комната озарится огнем, словно сильным пламенем, и этот огонь никому не повредит.

Веселившиеся за герцогский счет на площади перед Замком горожане разошлись по домам после наступления темноты. Только городская стража, от безделья развлекающаяся грабежом, могла видеть все разом осветившиеся окна, как если бы в каждое помещение опустилось с неба по ангелу,

Леонардо покинул Замок тотчас как устроил фейерверк и не стало больше необходимости в его услугах. Не чувствуя желудок отягощенным, он, не изменяя обыкновению, прежде чем отдаться сну, провел за рабочим столом некоторое время, хотя, понятное дело, не избежал усталости полностью. Между тем раздражение алчной распущенностью его сотрудников и остальных, кого он покинул, созрело в душе подобно нарыву над какой-нибудь случайной занозой.

Если кто хорошо умеет скрывать свои истинные чувства и не дозволяет им проявляться в выражении лица или в неуместных репликах в присутствии посторонних, тот успешно справляется с этим также, когда остается один. Но все же обычное стремительное течение мысли иной раз нарушается, что находит отражение не только в почерке, когда образуемый буквами частокол становится прерывистым и неровным, но и в содержании записей, не предназначенных для чьего-либо чтения. С другой стороны, таким образом писатель отчасти излечивает воспаленную душу, тогда как если этого вовремя не сделать, раздражение может стать причиной болезни более длительной; и чем изобретательнее автор в ругательствах, тем успешнее действует такое лекарство.

Царь животных, но лучше сказать, царь скотов, так как ты сам наибольший из них, мешок для пропускания пищи, производитель дерьма.

И другие подобные вещи, по которым, если брать их в отдельности, так же ошибочно судить о характере пишущего, как по его способностям царедворца и слуги. Что касается самочувствия, оно крайне подвижно и меняется, можно сказать, от строки к строке, когда, понемногу остывая в своей злобе, Леонардо подставляет один под другим, в виде столбца, ряд вопросов и воодушевление постепенно его охватывает.

– Откуда моча?

– Почему рвота?

– Откуда боли в боку?

– Откуда происходит насморк?

– Слезы.

– Чихание.

– Зевота.

– Дрожание.

– Падучая болезнь.

– Почему молния убивает человека, а не ранит его? Почему, если бы человек сморкал нос, когда его ударило молнией, он не умер бы?

– Что такое душа?

– Откуда появляется семя?

Наконец:

О рыдании.

Птица есть действующий по математическому закону инструмент, сделать который в человеческой власти со всеми его движениями. Поэтому мы скажем, что построенному человеком инструменту не хватает лишь души птицы, которая в данном случае должна быть заменена душою человека.

Поднявшись наутро ранее обыкновенного, Леонардо с большой осторожностью, чтобы никого из спящих не потревожить, вышел под холодное беззвездное небо; пересек затем двор, как бы стойло Чудовища, хвостом едва не упиравшегося в кирпичную стену звонницы св. Готтарда. Пройдя под брюхом Коня – при этом свет зажженного факела не прояснил до конца неизмеримую глубину его паха, – Леонардо оказался перед другой, железною дверью. Сооружение или, лучше сказать, инструмент, ради которого он в эдакую рань взбирался крутой неудобной лестницей, находилось в верхнем помещении указанной башни св. Готтарда – выше были колокола.

Как если бы сооружение выщипывало пух в подмышечной впадине, одно его крыло было подобрано, тогда как другое, распростершись, немного не доставало до стены; некоторые же части конструкции лежали, на верстаке и на полу одна от другой отдельно. Внимательно к ним присмотревшись, можно было бы сообразить, что каждая напоминает собою какое-нибудь природное устройство, и даже не в силу прямого сходства, а благодаря некоторому органическому принципу, насколько ему следует изобретатель. Подобно сопрягающимся в суставе костям, сопрягающиеся части этих частей будто бы отражают одна другую, однако в кривом зеркале, так как совпадают не полностью и чтобы возможны были движения по произвольным орбитам, отличающимся от круговой, как это в действительности происходит в суставах человека или других животных. Так опытность анатома приносит пользу изобретателю, когда, учась у природы и продвигаясь за нею след в след, он затем, можно сказать, ее же походкою движется далее самостоятельно. При этом каждое решительное действие он подготавливает и оснащает с большой осмотрительностью; так, расплетая тесьму, стягивающую суставную сумку, он разнимает самый сустав, протирая его изнутри промасленной тряпкой, или наждачною пастой снимает незначительный, препятствующий вращению слой дерева с его округлых поверхностей, а сколько именно снять, он определяет до этого внимательнейшим прослушиванием, когда прикладывает ухо к суставу и одновременно его пошатывает и по-разному двигает: полностью пригодный сустав должен работать без задержки и скрипа, с едва уловимым шелестом. И хотя это тончайшее занятие – такая подгонка, со стороны может казаться, что Мастер отлынивает от более важного дела, сосредоточиваясь на несущественных мелочах исключительно ради удовольствия. И уж совсем это выглядит забавою или даже детской игрой, когда Мастер из бумаги вырезывает ножницами птицу. Получившуюся первоначально плоскую симметричную фигуру он складывает вдвое, снизу склеивает, а оставшиеся свободными крылья расправляет, как у парящей птицы. При этом видно, что не впервые он так развлекается, поскольку действует с необыкновенным проворством.