Опал императрицы (Опал Сисси) - Бенцони Жюльетта - Страница 7

Нет, конечно, он не был ретроградом, но красивые волосы, этот природный убор, такой нежный на ощупь, куда так приятно зарыться лицом, просто преступно губить! Зато Альдо ничего не имел против коротких платьев, часто прелестных и позволявших любоваться красивыми ножками, что до сих пор было уделом лишь мужей и любовников.

Гром аплодисментов встретил появление маэстро. Зал дружно поднялся на ноги на время исполнения национального гимна в честь господина Шейпеля.

Затем все уселись на свои места, свет погас – сияла только рампа – и воцарилась мертвая тишина.

– Зачем вы позвали меня сюда? – шепотом спросил Альдо.

– Чтобы показать кое-кого, кто пока не пришел. Тише!

Альдо безропотно уставился на сцену. Занавес взлетел, открыв чудесную декорацию, изображавшую спальню дамы времен Марии-Терезии, во дворце Марешаль. Сама Марешаль, очень красивая женщина, перекидывалась шутками со своим юным любовником Октавианом и готовилась, как полагалось ей по рангу, принимать утренних посетителей. Среди гостей был важный барон Ош – напыщенный, докучливый и довольно смешной. Он явился просить знатную даму подыскать кавалера, который мог бы вручить традиционную Серебряную Розу – символ предложения руки и сердца – девушке, которую барон выбрал в жены. Как ни неприятно это барону, кавалером, конечно же, станет красавец Октавиан.

Альдо увлекся веселой, изящной и лукавой музыкой, заслушался великолепными голосами, но внезапно сосед дернул его за рукав.

– Смотрите! – шепнул он. – Ложа напротив...

В нее только что вошли двое, оба одетые в черное. Впереди шел немолодой мужчина, на вид обладавший редкостной физической силой. На нем было что-то вроде бархатного камзола, обшитого по венгерской моде шелковым шнуром.

Окинув взглядом зал, он пропустил вперед свою спутницу и, с глубочайшим почтением усадив ее, отступил в глубину ложи. Женщина, на взгляд Альдо, была еще более примечательной. Царственная осанка напомнила Альдо портрет герцогини Альба кисти Гойи. Головной убор одновременно служил ей и маской: черная кружевная вуаль, спадая с высокой прически, закрывала лицо почти до подбородка. Длинные перчатки из таких же тонких черных кружев оттеняли белизну безупречной кожи. Единственное украшение – брошь, мерцавшая завораживающим блеском в пене кружев упоительного декольте. На красный бархатный барьер ложи незнакомка положила веер.

Не говоря ни слова, даже не поворачиваясь к нему, Аронов сунул Морозини в руку перламутровый бинокль, который тот, пораженный чудесным видением, едва не выронил. Однако удержал и поднес его к глазам. Сначала князь устремил бинокль на сцену, где Марешаль оплакивала уходящие дни, потом перевел взгляд на ложу напротив. Незнакомка сидела чуть в стороне, чтобы на нее не падал свет рампы. Кружевная маска скрывала черты, но белизна кожи, легко угадываемое изящество, то, как прямо она держалась и как гордо была посажена голова на длинной шее, – все это говорило о молодости и о том, что в жилах этой женщины текла благородная кровь.

– Главное, посмотрите на брошь! – шепнул Хромой.

Она того стоила: выложенный из бриллиантов имперский орел, чьим телом служил великолепный опал. Морозини как можно внимательнее изучил его в бинокль, потом вопросительно взглянул на Аронова.

– Да, – прошептал тот. – У меня есть все основания думать, что это наш камень.

Морозини только кивнул – говорить было нельзя, но вскоре акт закончился под бурные аплодисменты. В зале зажегся свет. Незнакомка еще дальше отступила в тень ложи и раскрыла перед собой веер, так чтобы еще больше скрыть лицо.

– Кто она? – спросил Альдо.

– Ей-богу, не представляю, – отвечал Аронов. – Наверняка дама из высшего света, но живет, должно быть, не в Вене. Ни в одном отеле ее не знают, и вообще ее видят только здесь, в Опере, и только тогда, когда дают «Кавалера роз». А это бывает нечасто.

– Как странно! Почему именно этот спектакль?

– Взгляните-ка на ее веер!

Укрывшись за стульями, Морозини снова направил бинокль на даму: роскошный темный черепаховый веер был украшен кружевами, к центральной планке прикреплена серебряная роза. Морозини улыбнулся.

– Роза! Вот в чем причина ее привязанности к этой опере. Наверное, о чем-то ей напоминает...

– Безусловно, но это лишь прибавляет ей таинственности. Драгоценность, которой она себя украсила, принадлежала императрице Елизавете, я в этом уверен. Я видел брошь на портрете и уже тогда знал, что центральный камень – тот, который мы ищем. Прибавлю, что эту даму вижу впервые. Мне говорили, что она была уже на двух представлениях, и я не был уверен, что она придет сегодня. Но все-таки рискнул пригласить вас.

– Вы себе представить не можете, как я вам благодарен! Но ведь можно узнать, кто нанял ложу?

– Конечно. Только их, к сожалению, абонируют на весь сезон. Эта принадлежит графине фон Адлерштейн.

Морозини и не пытался скрыть удивление.

– Какое совпадение!.. Вы знакомы с графиней?

– Лично – нет. Знаю только, что она – теща Морица Кледермана, знаменитого швейцарского коллекционера...

– И бабушка моей бывшей секретарши.

– Да что вы? Вот это интересно! Расскажете?

– О, это еще не самое увлекательное! Есть кое-что и получше: мне кажется, я сегодня днем уже видел эту незнакомку в склепе Капуцинов. Она принесла цветы на могилу эрцгерцога Рудольфа, и, если верить монаху-привратнику, пришла не в первый раз. Ей даже разрешается посещать склеп в неурочные часы...

– Еще того лучше! Вы умеете разжечь любопытство, если захотите, дорогой князь. Расскажите-ка мне что-нибудь еще...

Не заставляя себя упрашивать, Альдо описал странное видение в усыпальнице, высокую фигуру, окутанную траурным крепом, на мгновение представившуюся ему призраком скорбящей матери эрцгерцога. Потом рассказал, как преследовал экипаж, который привел его к дворцу на Гиммельфортгассе.

– Хорошо еще, что Вена осталась верна конным экипажам! Если бы ее ждал автомобиль, у меня не было бы ни малейшего...

– Шанса? Да, вам невероятно повезло! Отличная работа, друг мой. Теперь не остается никаких сомнений в том, что дама, конечно же, живет у графини...

– Я пытался сегодня нанести ей визит, но графини сейчас нет в Вене. Какой-то несчастный случай удерживает ее в поместье...

– Неважно, раз дама живет у нее. Может быть, родственница? Во всяком случае, мы проследим за ней после спектакля. У меня здесь машина...

Антракт закончился. Свет погас. Оба замолчали, но, как ни ласкали слух Альдо музыка и голоса, он почти не смотрел на сцену. Его взгляд, то с биноклем, то без него, постоянно возвращался к надменной, роскошной и одновременно скромной фигуре, на которой, подобно звезде в ночи, сияла брошь.

Второй акт закончился бравурным взрывом и чарующими звуками вальса. Почти весь зал вскочил и принялся аплодисментами вызывать артистов на бис. Но Альдо застыл, глядя в одну точку.

– Да встаньте же! Ведите себя, как все, – шептал ему Аронов, отчаянно хлопая. – Из-за вас на нас обратят внимание.

Князь вздрогнул, подчинился, отметив про себя, что в ложе напротив тоже, видимо, аплодируют, но умеренно.

Второй антракт был короче первого, и не все зрители прогуливались по залу. Разговор наших героев возобновился, но на сей раз вопросами сыпал Морозини:

– Почему она тогда была в трауре? Зачем сейчас эта кружевная маска? Что скрывает эта женщина?.. А может быть, ей просто хочется вызвать любопытство, заинтриговать? В таком случае она преуспела...

– Я тоже так думал, пока вы не рассказали мне о склепе. Теперь чувствую: здесь что-то иное... Если я правильно вас понял, эта женщина носит траур по эрцгерцогу, покончившему с собой в Майерлинге? Он умер почти сорок пять лет назад. Вам не кажется, что траур слишком долгий?

– Может, это его вдова?

Стефания Бельгийская? Бог с вами! Сейчас она уже старуха, а в 1900 году она во второй раз вышла замуж, за венгра, и я не знаю толком, что с ней сталось. Эта гораздо моложе! И потом она так величественно держится, чего никак нельзя было сказать о бедной принцессе.