Ночные тайны королев - Бенцони Жюльетта - Страница 51

– Да как же это, царевна? – не веря ушам своим, спросила Наталья Кирилловна, ставшая после того, как Петра выкрикнули на царство, над ним опекуншей. – Ведь вече московское единодушно моего Петра выбрало.

– Видно, передумали людишки-то, – с затаенной насмешкой отвечала царевна.

– Невозможное дело, Софьюшка, сама посуди, невозможное. Иван-то добровольно и решительно отказался царствовать.

– А по просьбе всего народа может переменить волю и согласиться… а может, и сам Петр уступит ему первенство – как старшему брату. Или пускай вместе правят.

Наталья Кирилловна почувствовала в словах царевны угрозу благополучию и даже жизни любимого Петеньки и потому решилась быть твердой:

– Моего сына избрал народ, он уж получил божье благословение, так что отрекаться ему не пристало!

– Я только предупредить тебя хотела… как бы смуты не вышло… не полилась бы невинная кровь.

– Что богу угодно, то и будет. Я на все готова! – отвечала царица, внутренне вся сжавшись от страха.

Царевна ушла, кипя негодованием и думая, что злое племя Нарышкиных можно и впрямь вырывать только с корнем.

– Зря я Васеньки послушалась, – шептала она. – Зря он понадеялся, что мачеха моя одуматься может. Лишь бы ничего не проведали – ведь я их, считай, предупредила.

Разумеется, Нарышкины догадывались, что готовится нечто неладное, но сделать они ничего не могли. Пятнадцатого мая 1682 года стрельцы, раззадоренные слухами о том, что Нарышкины убили Ивана (потому как он, мол, был сын Милославской), и подогретые винными парами, ворвались на дворцовое крыльцо.

Царица Наталья, помолясь, вывела к стрельцам обоих братьев. Иван довольно громко и внятно заявил:

– Я жив-здоров, никто меня не изводит, и жаловаться мне не на кого.

Потом к восставшим обратился с речью мудрый старик боярин Матвеев, которого очень любил маленький Петр. Стрельцы слушали его как завороженные и собрались уже расходиться, не обнаружив в Кремле никакой смуты, но тут все дело испортил Михаил Юрьевич Долгорукий, начальник Стрелецкого приказа, который стал всячески бранить и поносить собравшихся и грозить им суровыми карами.

И тогда началась резня. Первым убили, конечно же, Долгорукого. Опьяненные видом и запахом его крови, стрельцы проникли во дворец и принялись искать других «изменников». Старика Матвеева вырвали прямо из рук царя Петра и разрубили на части. Затем схватили и убили князя Ромодановского, Афанасия Кирилловича Нарышкина (который пытался скрыться в алтаре дворцовой церкви) и многих других бояр – согласно списку, составленному Милославскими. Особенно ненавистен был стрельцам Иван Кириллович Нарышкин, способнейший и любимейший брат царицы. Перевернули весь дворец, но его не нашли.

По московским улицам стрельцы носили трупы убитых и всячески глумились над ними. То же происходило и в самом Кремле.

Петр и его мать беспрестанно молились. Наталья Кирилловна понимала, что ее тоже могут не пощадить, а если она умрет, то что же станется с Петрушей, у которого в один день погибла почти вся родня? И ради спасения сына царица решилась на страшное.

Когда на следующий день стрельцы опять пришли в Кремль, чтобы все же найти и растерзать Ивана Кирилловича, царица умолила брата пожертвовать собой. Несчастный причастился Святых Даров и вышел к стрельцам. Его с радостным гоготом схватили и под крики: «Вот изменник, что примерял на себя царскую корону!» – поволокли в застенок. Нарышкина долго пытали, а потом наконец убили и голову, руки и ноги воздели на копья.

– Что же это, матушка? – рыдал десятилетний Петр. – И как же ими править можно? Они же хуже зверей!

– Народ, дитятко, – отвечала царица, – идет за тем, кто громче позовет и грознее накажет. Вот, запомни, что нынче видел, и отомсти ненавистной Софье за смерть родных тебе людей. А стрельцы… что ж стрельцы. Придет время – и с ними посчитаешься.

И Петр действительно на всю жизнь запомнил два этих майских дня. В ночь, их разделявшую, у него случился первый нервный припадок. Конвульсии головы и тела были столь сильны, что мальчика приходилось держать, чтобы он себе ничего не повредил.

После того, что произошло, царица была даже рада, когда получила от Софьи предложение (равносильное, впрочем, приказу) отправляться вместе с Петром на жительство в одно из подмосковных «потешных» сел – то есть таких, где были царские дворцы, предназначенные только для короткого отдыха, а не для длительного пребывания.

Петр правил теперь вместе с Иваном, а регентшей над ними была Софья. Она всецело отдалась государственным делам и лишь изредка справлялась о том, что происходит в Преображенском или Измайловском. (Братец Иван был, конечно же, при ней, но по слабости здоровья ни во что не вмешивался.) Вот как получилось, что Петр делал, что хотел, растя на природе, под высоким небом, а не стесненный низкими сводами кремлевских палат.

Да, его терзали разнообразные страхи и мании, у него случались эпилептические припадки, но по внешнему виду юноши этого никак нельзя было даже предположить. В пятнадцать лет он выглядел на все двадцать. Высокий – ростом под два метра, – широкоплечий, с железными мускулами и пронзительным взглядом, он так походил на покойного патриарха Никона, подчинившего себе в свое время царя Алексея Михайловича, что шла молва, будто Петр – патриарший сын. Со временем молодой царь проведал об этих слухах. Он страшно разгневался, говорил всякие поносные слова – и навсегда невзлюбил священнослужителей.

Петру шел шестнадцатый год, когда в его жизни появился молодой голландец Франц Тиммерман, который, к великому облегчению доброго, но сильно пьющего и мало сведущего в точных науках Никиты Зотова, занялся обучением Петра математике и основам геометрии. Когда же в сарае возле измайловского дворца юный царь отыскал поломанный бот, то именно Тиммерман рассказал ему, что на этом корабле, если его починить, можно ходить в недалекие плавания. Петр так увлекся корабельным делом, что стал целыми неделями пропадать на Переяславском озере, в ста верстах к северу от Москвы, где под руководством голландских мастеров были заложены первые русские суда.

Тогда же Петр начал осваивать и множество других ремесел – даже зубодерное; что касается последнего, то он любил укреплять навыки на окружающих – к вящему их неудовольствию.

Итак, Петр – с позволения матери – уехал на север, на озеро, и Наталья Кирилловна быстро поняла, что сын – ее надежда и опора – не собирается заниматься делами страны и уж тем более мстить ненавистным Милославским. Она пожалела о своем позволении ему переселиться на верфи и решила побыстрее женить – дабы привязать к дому.

– Ты мне годишься, боярышня! – коротко сказала Наталья Кирилловна молоденькой Евдокии Лопухиной и, ласково потрепав по плечу обнаженную красавицу, бросившуюся ей в ноги, вышла из бани, где осматривала свою будущую невестку.

Мамушки и девки стали одевать Евдокию, поздравляя ее с тем, что только что произошло. Некоторые даже осмеливались величать ее «царицей». Но сама девятнадцатилетняя девушка была еще так напугана, что ничего не понимала из того, что ей говорили. Она знала лишь, что ее судьба теперь круто изменится, и весьма опасалась «не глянуться» самому царю.

А царь спросил только у матери:

– Девка-то хоть ладная? Детей нарожает?

Наталья Кирилловна пустилась было в рассказы о семействе Лопухиных, но Петр рукой махнул:

– Старый род, хотя и захудалый. Знаю. Свадьбе быть в генваре.

– Может, посмотришь на невесту, Петруша? – предложила мать. – В терем к ней, конечно, не войдешь, но что-нибудь измыслить можно.

– Погляжу в самый день венчания, – отрезал царь и опять отправился к своему любимому озеру.

Свадьба была пышная, как и подобало государю, хотя и «младшему». Евдокия мужу понравилась, и брачная ночь доставила ему удовольствие. Однако же спустя месяц после свадьбы молодой уехал достраивать очередной корабль.