Мария — королева интриг - Бенцони Жюльетта - Страница 65

На какую-то секунду Марии показалось, что Шале вот-вот ударит ее. Он уже поднял сжатый кулак.

— Вы и он! Ваше тело в его руках?

Она пожала плечами, в ее взгляде читался вызов, и этот взгляд мог бы обречь на муки и святого.

— В его или в ваших! Выбирайте!

— Что это значит?

— Вы, право, тугодум, мой бедный друг! Это же так просто: я отдамся тому, кто избавит меня от кардинала, или же стану любовницей Ришелье.

На этот раз Мария покинула грот и быстро зашагала в сторону замка. В растерянности Шале бросился было вслед за ней, но, когда он ее догнал, она уже разговаривала с элегантным молодым человеком, прогуливавшимся по парку. Тот уже собирался предложить руку герцогине, но Шале не выдержал:

— Ах, мадам! Нехорошо покидать меня вот так ради другого! Мы же до сего момента гуляли вместе!

«Другой» рассмеялся. Его звали Роже де Грамон, граф де Лувиньи, и он был хорошим другом Шале.

— Коли так, ты допустил большую ошибку, оставив мадам пусть даже на минуту. А я не откажусь от столь неожиданно выпавшей мне удачи. Я ваш страстный поклонник, госпожа герцогиня, хоть я до сих пор и не осмеливался признаться вам в этом, и я полностью к вашим услугам!

Мария рассмеялась своим веселым смехом, перед которым никто не мог устоять.

— Я и не знала, что у меня столько любезных и соблазнительных поклонников! В таком случае, господа, дайте мне оба ваши руки и прогуляемся втроем!

Ее веселость разрядила атмосферу, которая могла бы усугубиться из-за внезапной вспышки ревности Шале. Смеясь и болтая обо всем и ни о чем, они направились к замку. Дождь прекратился, погода улучшилась, и вновь запели птицы. Дойдя до Двора с фонтаном, они были вынуждены попрощаться: герцогиня возвращалась к королеве, Лувиньи шел к королю.

— Ты со мной, я полагаю? — поинтересовался он у Шале. — Сейчас твое дежурство.

— Позднее, — расправив плечи и адресуя Марии многозначительный взгляд, ответил тот. — Прежде я должен увидеть принца. С тех пор как у него отняли его дорогого д'Орнано, он нуждается в поддержке. Я иду к нему! До скорой встречи, мадам! Для меня будет честью навестить вас и засвидетельствовать вам свое почтение!

— Ну и ну, что за тон! — усмехнулся. Лувиньи. — Можно подумать, он собирается взять приступом вражескую крепость! Осталось только обнажить шпагу и броситься вперед с криком: «На врага!»

— Возможно, вы в чем-то правы, — улыбнулась Мария. — Принц похож на своего царственного брата тем, что его трудно утешить. Если на него нападет черная меланхолия, то хоть святых выноси!

— Тогда пожелаем ему удачи!.. Мне она тоже понадобится. Наш король и так не слишком веселого нрава, но нынче он особенно мрачен! Соблаговолите ли вы и меня поддержать на прощанье так же, как Шале?

— Что вы имеете в виду?

— Позвольте нанести вам приветственный визит! Или, лучше того, проводить вас, когда вы будете возвращаться домой! Никогда не знаешь, с кем доведется встретиться, тем более что монсеньор, ваш супруг, в отъезде…

Взгляд, которым он окутал ее, позволял гораздо большее, и хотя Мария отлично умела держать на расстоянии излишне ретивых влюбленных, она решила, что теперь не время отвергать столь неожиданно и добровольно предложенную помощь человека, также близкого к Гастону! К тому же ревность Шале тоже сослужит ей службу.

— Почему бы и нет? — ответила она, протягивая ему руку, которую он кинулся целовать.

В это самое время Шале добрался до покоев принца. Там он застал де Вандома, Великого приора…

В действительности «Партия неприятия» была не настолько ослаблена, как опасалась мадам де Шеврез. Братья Вандомы, как и герцогиня, думали, что нужно любой ценой освободить д'Орнано и помешать Гастону вступить в брак. Самый радикальный способ добиться этого состоял в том, чтобы лишить Ришелье дальнейшей возможности вредить вельможам. Как только его не станет, покончить с Людовиком XIII не составит труда. — Между тем их взгляды отличались от точки зрения Марии, выступавшей за дискредитацию и удаление кардинала, тогда как они собирались попросту убить его, исходя из того, что мертвые уже не могут вставлять палки в колеса… Родившийся в спешке план уже начал реализовываться, о чем Шале известил Марию тем же вечером. Нужно было воспользоваться пребыванием в Фонтенбло, которое не могло растянуться надолго. Выбран был день десятого мая.

В этот вечер после якобы затянувшейся охоты возле Флери Гастон и несколько его друзей с наступлением темноты должны будут попроситься на ночлег к кардиналу. Во время ужина под каким-нибудь предлогом и воздействием винных паров должна вспыхнуть ссора. В дело будет пущено оружие, и в перепалке один из ударов настигнет кардинала. По возможности смертельный! Чтобы решить, кто нанесет этот фатальный удар, тянули жребий. Избранником судьбы стал Шале.

Молодой петушок явился к Марии, чтобы похвастаться. С искренним восхищением она пообещала принадлежать ему, как только будет объявлено о смерти ее врага, и в качестве задатка подарила ему поцелуй, добавив, что проведет ночь в молитвах за успех предприятия. Бог, без сомнения, мог лишь одобрить дело, нацеленное на уничтожение того, кто посмел противостоять Папе, наместнику Божьему. Герцогиня тайком известила Анну Австрийскую о готовящихся событиях. Обеспокоенная, королева попросила Марию провести с ней этот решающий день, а также не покидать ее и после наступления ночи. Таким образом она хотела защитить свою подругу от возможных последствий покушения, удерживая ее в замке.

Однако в означенное утро по прибытии в замок герцогиню ждало разочарование: принц сказался больным и лежал в постели, следовательно, запланированная охота, по определению, не могла осуществляться по плану. Королеве новость сообщила недовольная и ворчащая Мария Медичи, которая в соответствии со своей злобной натурой взяла в привычку винить свою невестку во всех несчастьях, происходящих в стенах замка. Включая и болезнь Гастона. Дурные слухи, которые Анна и ее пособник д'Орнано распространяли о плачевном состоянии королевской семьи, явились причиной загадочной болезни Гастона, с которой никак не могли разобраться доктора. Впрочем, они никогда не были способны в чем-либо разобраться. На этот раз речь шла о гибельной тоске, вызванной страхом потерять расположение своего брата, короля.

— Вы настраиваете одного моего сына против другого! — пророчески воздела она палец к небу. — Это не принесет вам счастья, дочь моя.

Не в силах далее слушать это, Мария заметила мегере, что болезнь действительно должна быть весьма загадочной, чтобы превратить в дрожащее, раздавленное угрызениями совести существо принца, наделенного от природы счастливой уверенностью в том, что все его обожают. И уж какова бы ни была причина недомогания, непонятно, какое отношение имеет к этому королева. Вмешательство Марии по крайней мере отвлекло гнев Марии Медичи от Анны:

— Я не в первый раз говорю, что тебя давным-давно уже следовало упрятать в какой-нибудь монастырь, Мария! Ты — злой дух для этой несчастной, как и для моего сына! Я убеждена, что ты заморочила головы этим дворянам, которые смеют покинуть больного, чтобы скакать по следу каких-то там зверушек! Какой позор!

— Вы хотите сказать, что люди принца отправились на охоту без него?

— Ну да! Бездушные! Неблагодарные люди, думающие только о собственных удовольствиях! И я уверена, что ты переспала по крайней мере с половиной из них, если не со всеми!

Успокоившись при мысли о том, что даже без принца план работает, Мария рассмеялась:

— О, это просто невозможно! Половина людей герцога Анжуйского предпочитает юношей, а другая половина мне не нравится. Ваше Величество могли бы подозревать во мне более тонкий вкус.

Королева-мать вышла, сердито пожав плечами, но эта небольшая перепалка разрядила обстановку в покоях Анны Австрийской, где ее свекровь никто не любил, за исключением разве что мадам де Лануа! Все знали, что в старшей фрейлине жил необъяснимый дух противоречия, которого молодые фрейлины научились остерегаться. Одна из них, мадемуазель де Келю, утверждала даже, что мадам де Лануа питает слабость к кардиналу, и донья Эстефания готова была в это верить. Впрочем, у нее были и личные причины: она не всегда понимала быструю и выспреннюю речь фрейлины в силу своего ограниченного и весьма приблизительного знания французского языка.