Побег куманики - Элтанг Лена - Страница 65

если я — шива, то растрепанные волосы — символ моего отречения

если мне, как изиде, скорбящей об озирисе, отрежут белую прядь, то скорбь потеряет силу

я же знаю воистину тайну локона, который украшает лоб божественного мальчика, говорит один мертвый из книги мертвых, я тоже знаю, но если я им скажу, они снова станут переглядываться

а вот мятежник авессалом, говорит лукавая католичка франка, запутался волосами в ветвях дуба и его убили

а вот самсон зато, говорю я ей, к тому же я принадлежу другой конфессии

а вот египетские жрецы, говорит франка, они ведь бритые

так то жрецы, говорю я, а дети царской крови носили косичку на правой стороне головы, а чтобы огорчить тебя до крайности, скажу, что имя гор означает дитя с густою прядью

отстань, далила

без даты

вот блейковский демон-устроитель — то есть, простите, сэр! демиург — лепил вещи из первоматерии, будто дитя из пластилина, а первоматерию ему принесли в цветной коробке с инструкцией в картинках, да? с чего бы я начал, когда бы ее мне принесли, с любви бы я начал, любовь разбухает во мне, будто униженная почва от воды, если верить корану[106], и непонятно, куда девать всю эту любовь

но все эти люди, о которых я думаю с утра до вечера, они ведь без любви сделаны, как и я сам, в них есть ненужные longueurs, как и во мне самом, ненужный надрыв и ненужная слякоть, стая усталых птиц в поисках шаха симурга, обнаруживших, что симург — это они, изумленно глядящихся в розовые зеркала в саду, где погода горизонтальна, согласно барометру, движущемуся вдоль и поперек[107], впрочем, это я, пожалуй, чужую сказку рассказываю, но что же? все эти люди, проходящие через мой рот, согласно хрисиппу, становятся частью меня[108] и частью моей любви — и вот, умирая, они забирают с собой эту любовь, и я могу вздохнуть и рассмеяться, и

без даты

desacuerdo[109]

мне приставили чью-то голову, как ганеше приставили голову слона

только у ганеши толстый девственный живот, а у меня исколотая неблагообразная задница, к тому же я высох и живу росой, как греческая цикада, сделанная из бессмертного титона

доктор лоренцо сказал, что, если я не начну есть, они прибегнут к убедительным методам

убедительные методы — это внебрачные дети других возможностей? меня же беспокоит несоответствие: отчего в окне я вижу мальтийскую ртутную воду и пляж мелихха, а в клинике все говорят на каталанском? неужели ради меня? правда, на испанском языке лоренцо привкус чили, и это здорово освежает

бедняги, надо сказать им, что я понимаю все языки, даже язык цветов

вьюнок означает покорность, желтая герань — возвращение в трезвый рассудок, ноготки — беспокойство, а тамариск — преступление

сестра винтер больше не приходит, наверное, умерла

умирая, сестры винтер превращаются в цикламены

без даты, вечер

по утрам уже довольно жарко, после полудня появляется дождь, мгновенно и ниоткуда, как возникает ссора, несколько острых взглядов, неловкий жест и — хлынуло! в отеле мне не платят вторую неделю, и не с кем поговорить с тех пор, как в начале апреля уехала фиона, в феврале француз свалился в канаву с железными трубами, в марте йонатан отравился олеандровым дымом, а три дня назад пристрелили профессора и студент с глазами, как серые вербовые почки, заснул в ванной, накачавшись снотворным, ничего себе список необходимых потерь! sie haben alle mude munde — жаль, что я не мастер писать детективные истории, да тут и писать нечего — нет ни убийцы, ни мотива, одни сгущенные обстоятельства и разбавленные недоразумения, правда, следователь аккройд так не думает, полицейские продержали нас с хозяином целое утро в участке, теперь хозяин смотрит на меня косо и на днях окончательно выгонит

без даты

лысый доктор лоренцо в прошлой жизни звался отец долан

вы такой выдумщик, ниньо, говорит он, склоняя продолговатую голову к плечу, руки его ласково перебирают друг друга, как будто нащупывают невидимую линейку, чтобы — раз! раз! — треснуть меня по запястью, взметнув рукава сутаны: я по лииу вижу, что ты плут![110]

наш мальчик cambia de opini у n сото de camisa[111], у него семь пятниц на неделе, говорит лоренцо, запуская пальцы в еле заметную бороду, он взялся ее отращивать и чувствует себя неуверенно, борода выдает грязно-русый оттенок его волос и их слабость наперекор лысине, блестяще утверждающей virilidad и sabiduria[112]

это у меня-то семь пятниц на неделе? да у меня вечер субботы с тысяча девятьсот восемьдесят пятого года

26 апреля

Даже не знаю, с чего начать, бррр… чернила в ручке замерзают от ужаса.

Они все умерли! Все.

Теперь совершенно очевидно, что умерли все, кто заходил в этот самый кенотаф, и со вчерашней ночи это слово мне отвратительно. Как и слово артефакт.

Но попробую записать все-таки. А то завтра в голове все перепутается и переменится. Аккройд только что привез меня домой из больницы и велел ложиться спать, но я не могу, меня всю колотит, как будто я сижу в коридоре у дантиста и слышу омерзительный сверлящий звук и стоны, доносящиеся из-за двери.

Когда я пришла к нему, к профессору Форжу, было уже восемь, но он не удивился и впустил меня в номер, где повсюду стояли пепельницы, даже в ванной — он курит на ходу, а не так, как Вероника. Та курит не иначе, как забравшись с ногами в кресло, с сигаретой непременно наотлет, как же я по ней соскучилась, по дурочке, просто нет сил.

Профессор посадил меня на диван, а сам сел на стул верхом, положив подбородок на руки, а руки на спинку стула. На нем был синий вязаный свитер, надетый на голое тело, и выгоревшие голубые джинсы.

Не знаю почему, но мне хочется записать все подробно. Может, потому, что это последние слова о двух людях с континента, которые еще позавчера мне были безразличны, а теперь я по ним ужасно скучаю.

И потом — кроме меня, никто о них ничего не скажет, потому что я одна знаю и понимаю все. Ну или почти все.

Я задавала профессору свои вопросы — записала их в блокноте, чтобы не забыть, — а он разглядывал меня молча, как будто впервые увидел, и, что самое ужасное, смотрел мне на грудь, а ведь он такой старый. При этом у него как-то странно дергались усы. Пришлось делать вид, что я не замечаю. Ведь на этот раз не он у меня в кабинете, а я у него в спальне.

Я спросила: видит ли он связь между рукописью и смертью троих людей, в том числе его собственной невесты? Он сказал, что нет и что эта тема его утомляет.

Я думаю! Смерть вообще крайне утомительная штука.

Я спросила: откуда взялись артефакты — тьфу, мерзкое слово! — у погибших Лева и Йорка и куда тогда делись все остальные? Он сказал, что об остальных ему ничего не известно.

— Я уже сообщал полиции, — сказал он с заметным раздражением, — что, разбирая архивы, наткнулся на рукопись, в которой сообщается точное местоположение захоронения, имеющего непосредственное отношение к средневековой алхимической практике, за все остальное несет ответственность экспедиция, к которой я не имею никакого отношения. Так и запишите в вашем девичьем блокнотике!