Побег куманики - Элтанг Лена - Страница 37

и того лысоватого улыбчивого парня я помню, у него был полный рот рассыпчатого французского р, помню, как вкусно он облизывал ложечку с холодным coupe в кафе возле святого иоанна, он провалился во мрак, пытаясь убежать незнамо от кого, иногда это случается даже с очень веселыми людьми

фиона говорит — его бросила жена в бордо, забрала галерею и все, что в ней было, вот он и поехал к черту на кулички, ведь даже первоклассники в бордо знают, что чертовы кулички находятся в катакомбах святой агаты

какой-то просто тупик на тропе фиониных раскопок, мальтийская апория: с виду все понятно, дешевая цепочка невыносимых случайностей, но что-то за этим темнеет неразборчиво, какая-то видимая тьма, видимая тьма? откуда этот оксюморон? ах да, это я видел в потерянном мильтоном раю, своими глазами, только очень-очень давно

без даты

tout court

аккуратные этруски, когда строили город, в самой его середине закладывали мундус — камень, под ним располагался жертвенник — он тоже назывался мундус, а над ямой с камнем располагалось этрусское небо — оно тоже называлось мундус — правда, красиво? тот морас, что протирал компьютерные экраны в барселоне, это морас-камень, тот, который поджег газеты в офисе у двух смешливых лесбиянок, это, как ни крути, морас-жертвенник, а тот, что теперь провожает двух татуированных шлюшек на работу, — это, выходит, морас-небо?

в крышах у этрусков были дырки — комплювиумы — для света, под дырками — бассейны, куда стекала дождевая вода из дырок для света, ясно же, что света без воды не бывает, у меня тоже в крыше дырка, нечаянная, а под ней жестяной стиральный тазик, я его выпросил у магды, когда пошли дожди, дожди все еще идут, переполняя мой имплювиум по три раза на дню, но мне весело, похоже, я типичный этруск

март, 8

чесночок рехнулась и вставила себе колокольчик между ног

серебряный, на жестоком крючке из проволоки это ей клиент ливанский посоветовал, сказал, что страшно действует на начинающих развратников

пришла мне показать, на скулах румянец от восторга у меня в детстве была шкатулка с плюшевым дном и латунной танцовщицей — мелодия такая же, латунно звякающая, только танцовщица еще и поскрипывала довольный чесночок — черный лак на ногтях, латунная музыка из-под лоскутной юбки, лиловая гвоздика под левой лопаткой, и кому я теперь ее продам, такую?

с тех пор как я веду этот дневник в интернете, многое изменилось

раньше — когда я писал его для себя, в тетрадке, — мне казалось, что я сижу у реки и швыряю в воду плоские камушки, считая круги, поглядывая на небо, в ожидании кого-то еще, кто придет — с юга или с севера, — сядет рядом, с горстью камушков в руке, поежится от сквозняка и все такое прочее

а теперь мне кажется, что я сижу в реке, дышу через соломинку, а плоские полосатые камушки летят в меня с берега, цокая по толще зеленоватых вод, будто по моей ненадежной стеклянной крыше

Мальта, четвертое марта

Мы все живем скорее по привычке, чем по необходимости. Ну действительно, в чем необходимость моего существования в этом мире?

Да нет никакой такой необходимости.

Все мы, конечно, придумываем для себя всякие цели и смыслы, но по сути все это лишь вялые попытки самооправдания, без которых, разумеется, прожить невозможно.

Смысл мира, по Иоанну, возникает вследствие случайного сочетания элементарных событий и не существует никаких causa efficiens, causa instrumentalis или causa finalis.

Закроем дверь лаборатории перед носом зануды Аристотеля.

Никаких тебе связей и закономерностей. Ну да, собачка чихнула, котик пукнул, ветерок подул, сосед за журналом пришел, и пожалуйста — у мира появился смысл, самосветящийся логос. Но если дело обстоит так, то, спрашивается, что же тогда прикажете делать алхимику и в чем вообще смысл алхимии?

Вот здесь у братца Иоанна и начинается самое интересное, но последних, до смерти нужных мне страниц нет.

Может, это и к лучшему. Я ведь не уверен, что готов их читать, если они вдруг отыщутся.

Мальта, шестое марта

На сколько частей была разделена эта проклятая первоматерия? Иоанн ничего об этом не пишет, не пишет, не пишет. Приходится признать, что я досказал это за него. Своим собственным голосом.

Ну вот это как раз ясно. Всякий процесс предполагает наличие определенных стадий. Существует начало opus и его завершение. По ходу дела происходит раздача подарков.

Хотел бы я знать, в какой мы нынче стадии.

Впрочем — нет, не хотел бы. Все, чего я теперь хочу, — это лечь на ковер в своей лондонской квартире, положить голову Надье на колени и закрыть глаза. Она, бедняжка, наверное, со скуки затеяла ремонт, как в прошлый раз, когда я три месяца торчал в Миннесоте, не удивлюсь, если, вернувшись, застану китайские этажерки по всему дому и шелковые занавески с лотосами.

март, 9

я получил письмо от фелипе, точнее, сам написал ему, и наутро пришел ответ — представляю, как он выстукивал его торопливо, забежав в отцовское кафе, стоял, пригнувшись к одному из свободных компьютеров, в этой своей ужасной вязаной кофте с ребристыми пуговицами, и где он ее выкопал? дурак ты, морас! написал мне фелипе, в барселоне у тебя был я, и сосед мило со своей пересоленной сарсуэлой, и ребята из бара пастис, и доктор твой, и мы собирались весной в коста-браву, а уже весна, и еще был тот чокнутый фрэнки из лисеу, и та девчонка, что раздавала афишки на пласа дель пи, а теперь кто у тебя есть?

и верно — кто?

барселона и коста-брава качаются во мне, как море во внутреннем ухе, когда сойдешь с корабля на сушу после долгой болтанки, дырявые барселонские ставни, нарезающие полуденный свет серпантином, и доктор жемине, медленно снимающий очки, осторожно, будто открывая банку с брызжущей мякотью пескадитос, и бонбоньерка сеньоры пардес, затянутая старушечьим атласом, и как она завела меня в свою спальню, чтобы подарить подушку с лукавыми серебристыми буквами el mat escribano le echa la culpa a lapluma, а я ее забыл, дурак, дурак, дурак

март, 9, вечер

в одной не слишком умной книжке — забыл и автора, и название — сказано:

осмеивать поэта, любить поэта, быть поэтом — одинаково кончается смертью

хорошо, что я не поэт, я — шлемиль, человек, к которому судьба прониклась внезапным отвращением

шлемили не любят и не умирают, они ломают пальцы, сунув руку в жилетный карман, разбивают переносицу о перекладину стула и платят согретыми за щекой оболами за то, что другому сойдет с рук холодно и безупречно

март, 11

tu prendras le temps de mourir[64]

фиона из тех женщин, что оставляют свое лицо и руки на сетчатке твоего глаза, будто оттиск на восковой дощечке, той самой, из диалогов платона

вчера я встретил фиону в кафе у каза рокка, а сегодня весь день ее разглядываю, сидя перед пустым окном, как перед поясным ее портретом в неподъемной эбеновой раме