Холодное, холодное сердце - Эллиот Джеймс - Страница 13

МЫ ПРОМАТЫВАЕМ НАСЛЕДСТВО,

ПРЕДНАЗНАЧЕННОЕ НАШИМ ДЕТЯМ.

Калли сел за столик под тенистым деревом и подождал, пока из ресторана вышла пожилая парочка и направилась к прицепу. Когда они отпирали переднюю дверь, он прошел мимо них, улыбаясь.

— Отличная дача!

— Спасибо, — сказал пожилой мужчина.

— Это «Эйрстрим»?

— Точно.

— Замечательно, — продолжал восторгаться Калли.

— У вас тоже такой?

— Пока нет. Но может, как-нибудь я...

— Прекрасная вещь, — сказала женщина.

— Куда вы направляетесь? — полюбопытствовал Калли.

— В Северную Каролину, — ответила женщина. — Нагс-Хед. Затем на зиму во Флориду.

— Звучит красиво.

— Нам нравится, — сказала женщина, мило улыбнувшись.

Калли шагнул назад и прикинулся, будто восхищается аккуратным алюминиевым домиком.

— Просто чудесный. На рессорах или амортизаторах?

— Я думаю, на амортизаторах, — сказал мужчина.

— Можно, я посмотрю?

— Пожалуйста.

Калли присел позади домика на колени и, найдя удобное место, прилепил магнитный держатель передатчика.

— На амортизаторах, — сказал Калли, вставая.

— А я что говорил, — сказал мужчина. — Хорошо держит дорогу.

— Счастливой вам поездки, — сказал Калли и, помахав рукой, направился к своей машине.

Дорога, по которой ехал черный седан, была так перегружена, что, кроме автостоянки, куда заехал Калли, остановиться было негде. Однако водитель не решился повторить ошибку, допущенную им у заправочной станции. Он остановился на обочине дороги, не доезжая милю до автостоянки, и включил аварийные огни, ожидая, пока Калли снова поедет дальше.

— Тронулся, — сказал его спутник.

Они подождали, пока прибор покажет, что преследуемый ими автомобиль находится в двух милях от них, затем выехали на шоссе, влившись в общий поток.

— Что-то он медленно тащится, — заметил спутник водителя. — Миль пятьдесят в час.

— Надеюсь, он больше не будет съезжать с дороги, — ответил водитель. — А то от такой езды обалдеешь. У него пробило топливный бак или барахлят почки.

Глава 10

Майк Калли медленно ехал по асфальтированной дороге, которая вилась по сельской местности Вирджинии. Он проезжал здесь тысячу раз и не уставал удивляться ее красоте. И особенно хороша она была сейчас: яркие осенние тона кизиловых деревьев, гикори и кленов оттеняли увядающую зелень пастбищ и живых изгородей вокруг небольших ферм и поместий.

Дом в Клифтоне был для него не просто жилищем. Он был, если можно так сказать, частью его души, далекой от мира его профессиональных занятий. Совершенно особое место, просветляющее мысли, открывающее непритязательным то, что скрыто от высокомерных и занятых только собой. Его убежище, куда он возвращался к Джэнет и Дженни и где обретал любовь, душевный мир и покой, которых нигде больше для него не существовало. Здесь он оживал душевно и физически, освежался и спокойно решал свои проблемы.

Когда он повернул на длинную, окаймленную деревьями подъездную дорожку, ведущую к двухэтажному дому в старом стиле, что-то безжалостно сдавило его грудь. Он остановился на полпути, весь во власти воспоминаний. Вот веревочный гамак, когда-то натянутый им между белым дубом и сахарным кленом, как будто так и приглашающий покачаться. Вот небольшой сарай с сеновалом, где Дженни держала своего пони, а затем лошадь; сейчас его поломанная дверь закрыта. В ограде, которую они сами построили вокруг небольшого манежа, не хватало нескольких железных брусьев. При виде старого дуба, толстый сук которого, словно бушприт, нависал над краем пруда, его губы искривила щемяще-горькая улыбка. В теплые летние дни Дженни любила сидеть на конце этого мощного сука, наблюдая за рыбой и утками, и, гримасничая, смотрела на свое отражение в пруду. Справа от дома виднелась часть огорода, который возделывала Джэнет; он весь зарос сорняками. И у него подкатил ком к горлу, когда он увидел пустую собачью конуру.

Все это время Калли старался не вспоминать о Буббе. Четырнадцать лет назад он подарил Дженни на Рождество этого черного щенка водолаза. После смерти Джэнет Дженни не смогла взять с собой пса в город, где она училась. Адвокат Калли отвез его в общество защиты животных, пообещав, что он лично проследит, чтобы пес был пристроен. Через две недели, не посоветовавшись с адвокатом, его секретарь прислала в тюрьму письмо, где сообщала, что пристроить куда-нибудь старого больного пса оказалось невозможным, поэтому его усыпили. Тринадцатилетний полуслепой, скрюченный артритом пес всю свою жизнь не знал ничего, кроме любви и ласки, и целыми днями грелся у камина, но закончил свои дни в клетке, где спал на дощатом полу, в страхе и смятении, не слыша ласкового слова. И это лишь подчеркивало то, во что была превращена жизнь Калли.

Калли сидел, с дикой силой вцепившись в рулевое колесо. Он стал вспоминать о более счастливых временах и поехал дальше. Остановив машину на кругу перед домом, долго не вылезал из машины, глядя на заколоченные, давно уже выцветшие ставни, которые он как раз собирался покрасить, прежде чем его американская мечта, если таковая действительно существовала, стала настоящим кошмаром. Наконец он вышел из машины и, ощупывая ногой каждую ступеньку, медленно поднялся на крыльцо и прочитал прибитое к передней двери объявление.

Написанное крупными буквами, оно предупреждало всех, кто мог сюда забрести, что данное недвижимое имущество арестовано, по поручению федеральной налоговой службы, налоговым отделом штата и округа и адвокатской фирмой Гудмэна, Робертса и Кинкейда. 18 октября, то есть завтра, состоится продажа с аукциона дома, обстановки, других строений и десяти акров земли.

Калли стоял неподвижно, не сводя глаз с объявления. Гнетущая печаль постепенно сменилась гневом. На этот раз он не смог себя сдержать. Даже не пытался. Сорвал и разодрал объявление на мелкие клочки. Затем достал из багажника рукоятку домкрата и без труда отодрал фанеру, которой было заколочено окно гостиной. Но само окно никак не открывалось. Тогда он разбил стекло, открыл задвижку и поднял окно, чтобы пролезть внутрь.

Медленно, комнату за комнатой, он обошел весь дом, чувствуя себя как пришелец из другого времени. Казалось, ничто не тронуто, все осталось как было. С одной только оговоркой: на каждом кресле, диване, столе, стуле, на каждой картине на стене — некоторые из них были нарисованы Дженни еще в начальной школе, — на каждой семейной фотографии, на полках и столешницах, на каждой книге, каждой безделушке, даже на коллекции чучел животных в спальне Дженни, на каждом кубке и ленте, полученными ею за успехи в плавании, была наклейка с инвентарным номером.

Все, что Джэнет выбирала так тщательно и любовно, все, что превращает обычное жилье в уютное семейное гнездышко, будет продано тому, кто предложит большую цену. Что могут знать чужие люди о той гордости, с какой Дженни показала отцу свою первую, намалеванную пальцем картину, которую он с такой же гордостью окантовал и повесил в своем логове? Что могут они знать об отметках на косяке кухонной двери, которые показывали, как маленькая девчушка превратилась в молодую женщину, о значении бесчисленных царапин, трещин и вмятин, следов прошедших двадцати лет.

Поднявшись наверх, Калли постоял в дверях их обшей с Джэнет спальни, потом вышел и сел на краешек кровати. Взял фотографию с прикроватной тумбочки и долго-долго, борясь с закипающими в глазах слезами, смотрел на нее. Это была последняя фотография Джэнет и Дженни, снятая как раз перед судом. Они обе улыбались ему, подняв большие пальцы и одну из лап Буббы в знак ободрения и поддержки. Он аккуратно отклеил инвентарный номер и пошел в туалет, где снял с полки большую дорожную кожаную сумку. Убрав фотографию в сумку, он стал запихивать туда одежду из ящиков большого шкафа, который он сделал сам во время уик-эндов; все время, пока он работал, Бубба лежал рядом, наблюдая за каждым его движением и терпеливо дожидаясь их вечерней пробежки.