Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Южане куртуазнее северян (СИ) - Дубинин Антон - Страница 3


3
Изменить размер шрифта:

И мастер Ожье, и магистр из Сен-Тьерри произвели на Жеана впечатление вполне благоприятное. Проведя с достойным диалектиком всего один вечер, графский эконом проникся глубочайшим почтением к сему наставнику молодежи и кладезю разума, а узнав, что за ученье тот берет совсем недорого, немедленно препоручил Алена его заботам, смиренно попросив Пьера-Бенуа очень сильно нового ученика не бить — он нужен живым Тибо Шампанскому — но при этом все-таки вколотить в него хоть какие-нибудь знания, и в общем, делайте с ним, что сочтете нужным, мессир! Пристроив таким образом порученного ему юнца на попечение сиих добрых людей и оплатив квартиру на год вперед, графский посланник поспешно убрался прочь из Парижа — он вырос в замке, неподалеку от графа, а родился в деревне, и от города честного человека тошнило. Особенно от такого города, как Париж.

Алену-то полегче — он по рождению был горожанин, а Труа в свои ярмарочные дни великому Синаю учености уступал ненамного. Но и ему, привыкшему к графскому замку или к провинциальной тишине Витри-Сожженного, понадобилось немало времени, чтобы понять, чем все-таки Paradisius mundi Parisius, balsamum orbis[2] заслужил эти, а так же и другие хвалебные названия. Разве дело, что после заката нельзя выходить из дома без сопровождения как минимум двух факельщиков, а если на улице кто-то зовет на помощь, выскакивать и бросаться спасать не стоит — а то и самого зашибут!.. И разве хорошо, что к незнакомым людям школярского вида Ожье-Имажье, поучавший постояльца тонкостям парижской жизни, обращаться настрого запретил — «Если тебе дорог твой кошелек, а заодно и голова, со школярами не толкуй, к себе звать не смей, да и сам в гости не ходи». Еще мастер Ожье в первый же день предупредил залившегося краскою юношу насчет шлюх. «Да я и не…» — начал было тот, пытаясь оправдаться заранее, и домовладелец хоть и недоверчиво, но одобрительно похлопал его по плечу. «Вот и славно, коли так. Я на всякий случай все ж таки предупреждаю — не смей водить!.. Поймаю у себя в доме с девкой — смотри у меня! Шкуру спущу да выставлю на улицу, не посмотрю, что ты графский кто-то там. Здесь тебе не Шампань. Знаю я вас, школяров — все вы такие тихонькие первые полгода, а потом валяетесь с дурными болезнями…» Однако потом знаток школярских нравов сменил гнев на милость, и снисходя, должно быть, к юности и очевидному смирению собеседника, добавил, смягчившись: «А если уж совсем припрет насчет девок-то, обращайся лучше ко мне. Я покажу кого-нибудь, кто не обчистит и от кого вшей не подцепишь.» «Не припрет», — искренне обещал Ален, прижимая раскрытую ладонь к груди… Ожье-Имажье повергал его в тоску и нерешительность. Юноша еще не понял, что будь Ожье другим — он ни за что не связывался бы с постояльцами-студентами: их если не прижать самому, они тебе за два дня на шею сядут, это всякому парижанину известно…

Улица Гарланд была узенькая и грязная, как подобает — если зазеваешься поутру, так тебе на голову могут и ночной горшок вывернуть. Зато вот Малый Мост, соединявший две части великого города, покорил Аленово сердце — в первые свои парижские дни, употребленные им на то, чтобы как следует осмотреться на новом месте, он презрел советы мастера Ожье и расхаживал по мосту меж pretereuntibus aut disputantibus aut spatiantibus clericis[3], разглядывая их с восхищением, как неких высших существ, и страстно мечтая с кем-нибудь из этих интеллектуалов познакомиться. Вопреки предостережениям домовладельца, школяры — кто в похожих на монашеские рясах, кто в ярких городских одеждах, но все одинаково отмеченные печатью интеллекта на бледном челе, — не только не пытались Алена ограбить, но и вообще не обращали на него никакого внимания, только изредка кто-нибудь из увлеченно спорящих на латыни скользил глазами по его внимательному лицу. Скользил равнодушно — и, как как казалось юному шампанцу, слегка презрительно. Еще бы — презрения достойны такие, как он! Латынь он кое-как знал, хотя много чего перезабыл за время жизни в Витри, а язык — он как оружие, если не тренируешься — быстро теряешь форму… А уж предметы их бесед, смутными обрывками достигавшие Аленова слуха, и вовсе были для него тайной за семью печатями. Иногда он просто не мог понять, обсуждают они своих знакомых — или же великих мудрецов и святых древности; всех они называли так по-свойски, словно были к ним вхожи. Позже Ален лучше узнал и сам перенял эту парижскую манеру, а пока он только дивился, кто же этот «Задница Алкуин, который дал по роже славному парню Вергилию», и чем «твой Иероним» хуже «нас с Эпикуром»… Однажды он почти весь мост прошел следом за парой собеседников, стараясь прислушаться к разговору и вычислить, является ли «Кривляка Марциан» неким их приятелем, любимым одним из спорщиков и осуждаемым другим, или же знаменитым автором «Сатирикона», отцом диалектики. Но эта попытка не окончилась ничем — один из школяров в конце концов обернулся к Алену, не успевшему сделать вид, что он тут ни при чем, и спросил в лоб, — не запальчиво, а как-то очень по-деловому:

— Эй, ты что, в Сену хочешь?

— Нет, — очень искренне ответствовал юноша, улыбаясь с максимальным дружелюбием и радуясь, что вот хоть какой-то, а завязался разговор, — но на этом разговор и оборвался.

— Ну и топай отсюдова, пока не получил, — предложил ему собеседник, после чего оба школяра отвернулись и ушли, продолжая свой оживленный разговор. А Ален остался стоять на мосту, как дурак, чувствуя себя даже более глупо и одиноко в этом городе, чем обычно.

«Довольно, приятель, — так сказал себе Ален из Труа на восьмой день пребывания в Иерусалиме мудрости, просыпаясь в своей комнате, на чистой постели. — Довольно тухнуть изнутри и всем вокруг, кто не тухнет, завидовать. Встань, умойся и ступай к мессиру Пьеру, и через месяц стань таким же, как они там, на Малом Мосту!»

Комната у него была хорошая, с видом на улицу, кончавшуюся возле церкви; правда, любимым Аленовым храмом с первых же дней стал не Сен-Жюльен, а другой, небольшая совсем церквушка бенедиктинцев, Сен-Жермен-де-Пре, еще даже не готическая, вся в строительных лесах с фасада — но зато такая по-домашнему уютная, где можно молиться, как в замковой капелле… Но все равно — вид из окна открывался красивый и хороший, и запах нечистот второго этажа не достигал. Перед отъездом Жеан на графские деньги купил ему очень хорошее беличье одеяло, теплое и мягкое, какому позавидовал бы любой зажиточный купец. И кормили в доме у Ожье хорошо, и вообще все было отлично! А болезненно сосущее чувство одиночества, изгнания, отлучения (мессир Анри…) преодолевается усердным постижением наук.

Пьер-Бенуа стал для исстрадавшегося от одиночества семнадцатилетнего юнца, каким на деле являлся Ален, просто сущим отдохновением. Смоковницей в пустыне, бросающей прохладную тень, глотком воды в жаркий день. Не было в нем ничего от разухабистой деловитости Ожье, ни от суровой властности графа Тибо, ни от деревенской простоты Аленова прежнего учителя, капеллана Франсуа из труаского замка. На самом деле Ален вообще никогда таких, как Пьер-Бенуа, не видел. Сен-Тьеррийский магистр, человек лет сорока с небольшим, имел и внешность, и манеру обхождения мягкую, слегка вкрадчивую, но неизменно располагающую к себе. Роста он был среднего, но широкий в плечах, хотя казался слабее и хрупче, чем он есть — из-за длинных, белых, ловких пальцев, которыми в такт своим словам любил барабанить по столу. Глаза имел карие, небольшие и пронзительные, лицо брил чисто, только вот волос у него почему-то почти не росло. Так, пара гладких кустиков на висках, а сзади — ранняя лысина. Зато руки у Пьера-Бенуа отличались красотой — с чуть выгнутыми острыми пальцами, и можно было зачарованно любоваться, как они летают перед твоим лицом, как перебирают страницы книги, как ловко держат перышко… Ален сразу воспринял учитель не как человека, но как ключ, отпирающий дверь в страну, куда очень хочется попасть; и такой ученик порадовал бы любого наставника.