Марианна и неизвестный из Тосканы - Бенцони Жюльетта - Страница 10

Стоя, Мария-Луиза была на полголовы выше своего жениха. Они составляли удивительно неподходящую пару: она, со своей тяжеловесной германской изнеженностью, он, с бледным цветом лица, римским профилем и неукротимой жизненной силой, которой был обязан средиземноморской крови. Единственное, пожалуй, что не бросалось в глаза, — это разница в возрасте, ибо широкие плечи Марии-Луизы лишали ее всей прелести ранней молодости. Однако не похоже было, чтобы оба замечали это. Они смотрели друг на друга с таким восхищенным видом, что у Марианны внезапно появилось желание умереть. Как же мог этот человек, совсем недавно обладавший ею с такой страстью, как будто искренне клявшийся, что она одна царит в его сердце, смотреть теперь на эту высокую рыжую телку с видом ребенка, впервые получившего рождественский подарок? В бешенстве молодая женщина вонзила ногти себе в ладони и заскрипела зубами, чтобы не взвыть от боли и злобы.

А там новоприбывшая раздавала поцелуи женщинам императорской семьи: очаровательной Полине, с трудом удерживавшейся от смеха при виде пресловутой шляпы, мудрой Элизе со строгим профилем Минервы, темноволосой красавице — королеве Испании, грациозной блондинке — королеве Гортензии, чье белое шелковое платье, нежно сиявший жемчуг и безупречное изящество вызывали в памяти образ ее матери и ужасно диссонировали с власяницей Марии-Луизы.

На время Марианна забыла о себе, задавшись вопросом, какими могли быть подлинные чувства кроткой дочери Жозефины перед лицом этой женщины, посмевшей прийти, чтобы занять трон, еще теплый после ее матери? Не было ли это совершенно бесполезной жестокостью Наполеона, обязавшего ее присутствовать здесь, чтобы встречать иностранку на пороге французского дворца? Бессмысленно, но вполне в духе императора. Уже не раз Марианна замечала, как его естественная доброта сменялась каким-то нечеловеческим равнодушием.

— Вы позволите мне наконец проводить вас в теплую гостиницу? — раздался рядом с ней дружеский голос Аркадиуса. — Или вы желаете провести ночь, вцепившись в эту решетку? Больше не на что смотреть.

Вздрогнув, Марианна увидела, что и в самом деле, кроме карет, слуг и убиравших упряжь конюших, во дворе никого не было, а окна закрыты. На площади толпа неохотно отступала от ограды, медленно, словно отлив на море… Она повернула к Аркадиусу лицо с еще не просохшими слезами.

— Вы считаете меня сумасшедшей, не так ли? — прошептала она.

Он ласково улыбнулся и по-братски обнял за плечи молодую женщину.

— Я считаю, что вы молоды, удивительно… убийственно молоды! Вы бросаетесь на все, что может вас поранить, в ослеплении обезумевшей птицы. Когда вы станете старше, вы научитесь уклоняться от стальных капканов, которые так умело расставляет жизнь на дорогах человеческих, чтобы калечить и убивать, вы научитесь закрывать глаза и уши, чтобы по меньшей мере охранять ваши заблуждения и душевный покой. Но сейчас слишком рано…

Гостиница «У большого оленя» была переполнена, когда Марианна и Жоливаль проникли туда, а хозяин, который метался взад-вперед, как встревоженная курица, даже и слушать их не захотел. Возмущенному Аркадиусу пришлось схватить его на полном ходу за обвитое вокруг шеи полотенце и остановить твердой рукой.

— К чему такая спешка, друг мой! На все свое время, и я буду вам признателен, если вы выслушаете меня. Прибывшая сюда госпожа, — добавил он, указывая на Марианну, которая усталым жестом сняла шляпу и освободила волосы, — как вы можете убедиться, выбилась из сил от усталости, промокла и проголодалась. И поскольку она выполняет важную миссию его величества, будьте любезны сейчас же найти ей место для отдыха, где она сможет поесть и обсушиться, будь это хоть ваша собственная комната.

По лицу бедного малого, удерживаемого тонкими, но Словно железными пальцами Аркадиуса, пробежали все цвета радуги. Слова «его величество» исторгли из его груди стон.

Он в отчаянии всплеснул своими короткими руками и взглянул на молодую женщину полными слез глазами.

— Но у меня больше нет своей комнаты, князь! Я вынужден был отдать ее адъютанту герцога де Ровиго. В данный момент мадам Робино, моя супруга, готовит мне постель в буфетной. Я не могу решиться предложить ее госпоже… или я должен сказать: ее сиятельству? — закончил он со страхом, вызвавшим улыбку у Жоливаля.

Очевидно, добряк лихорадочно спрашивал себя, не была ли эта очаровательная брюнетка какой-нибудь малоизвестной сестрой императора. У них, Бонапартов, такая большая семья!

— Говорите просто госпожа, но найдите что-нибудь.

В тот момент, когда Робино подумал, чти не проще ли будет упасть в обморок, чтобы избежать необходимости выполнить требование, какой-то австрийский офицер в изящном светло — коричневом мундире ландвера, уже некоторое время с возрастающим интересом вглядывавшийся в прекрасное бледное лицо Марианны, приблизился и, слегка щелкнув каблуками, поклонился молодой женщине. А она с закрытыми глазами прислонилась к стене, совершенно равнодушная к ведущимся переговорам.

— Позвольте мне представиться: князь Клари унд Алдринген, чрезвычайный посол его величества императора Австрии! Я занимаю две комнаты в этой гостинице: пусть сударыня окажет мне милость согласиться…

Восклицание Робино одновременно с чопорным поклоном Жоливаля прервали его слова.

— Боже! Монсеньор уже вернулся? И я не встретил монсеньера! Разве монсеньор не должен ужинать во дворце?

Австрийский князь, высокий мужчина лет тридцати с тонким, умным лицом под густой шапкой светлых волос, весело рассмеялся.

— Очень жаль, дорогой хозяин, но вам придется поискать, чем накормить меня. Я не ужинал во дворце, потому что никто не будет там ужинать.

— Неужели повар по ошибке проткнул себя шпагой? — улыбнулся Жоливаль.

— Вовсе нет. На самом деле двор собрался в большом зале, ожидая приглашения к столу, когда Дюрок объявил, что их величества удалились в свои апартаменты… и что ужина не будет. Но теперь я благословляю это неожиданное возвращение, которое я только что проклинал, раз оно позволяет мне, сударыня, быть вам чем-то полезным.

Последние слова, разумеется, адресовались Марианне, но она осталась бесчувственной к их любезному содержанию и даже не поблагодарила. Из разговора австрийца она уловила только одну деталь, и возникшее в ней подозрение было таким сильным, что она не смогла удержаться от вопроса.

— Их величества удалились? Это не значит, я думаю, что…

Она не посмела докончить. Клари снова рассмеялся.

— Боюсь, что да. Как будто император, едва приехав, спросил у кардинала Феша, действительно ли он женат… или по меньшей мере делает ли эрцгерцогиню его женой заключенный в Вене брак по доверенности…

И тогда император сказал… императрице, что он будет иметь честь нанести ей визит в ее апартаментах через некоторое время, достаточное, чтобы принять ванну.

Грубость того, что скрывалось за этими учтиво-ироническими словами, заставила смертельно побледнеть Марианну.

— Таким образом… — начала она внезапно охрипшим голосом, заставившим австрийца взглянуть на нее с удивлением, а Аркадиуса — с беспокойством.

— Таким образом… их величества удалились, а я здесь к вашим услугам, сударыня… Однако как вы побледнели!

Вы плохо чувствуете себя? Эй! Робино, пусть ваша жена сейчас же проводит мадам в мою, комнату, она лучшая в доме. Мой Бог!

Его испуганное восклицание было оправданным. Внезапно утратив последние силы от невольно нанесенного ей удара, Марианна пошатнулась и упала бы, если бы Жоливаль вовремя не подхватил ее. Минутой позже, на руках у Клари, освободившего Жоливаля от слишком, пожалуй, тяжелой для него ноши, предшествуемая мадам Робино в шелковом платье и муслиновом чепчике, вооруженной большим медным подсвечником, потерявшая сознание Марианна поднималась по хорошо навощенной лестнице гостиницы «У большого оленя».

Когда после сразившего ее пятнадцатиминутного блаженного беспамятства Марианна пришла в себя, она увидела перед собой мышеподобного Аркадиуса и высокую, румяную, с выбивающимися из-под чепчика темными локонами женщину. Заметив, что она открыла глаза, дама перестала натирать ей виски уксусом и с удовлетворением констатировала, что «теперь все пойдет на лад».