Глинтвейн на двоих - Кривская Елена - Страница 7

Поздно вечером, когда серый день высосал из нее до капли все жизненные соки, раздался уже привычный телефонный звонок. Олег.

— Добрый вечер, — сказал он, почти трезвый. — Я выезжаю?

— У тебя все в порядке с головой? — холодно спросила она. — Ты знаешь, который теперь час?

Была пауза. Очевидно, он отыскивал взглядом часы.

— Поздновато, — согласился он. — Тогда завтра?

— Когда, наконец, вы помиритесь со Светкой? — с досадой спросила она. — Мне, понижаешь, уже надоела эта комедия.

— Сам не знаю, — растерянно ответил он. — Она уехала к родственникам. Психанула немножко. Недавно звонила, говорила, что будет завтра. Но я все равно приду. Ладно, Ань? Поговорить надо, есть о чем.

— Завтра — нет, — отрезала она, сама толком не зная, почему нет. — Может быть, послезавтра. Но только поговорить. Имей в виду: мне все это смертельно надоело. Так продолжаться больше не должно. Ясно?

— Ясно, ясно, — прозвучал на другом конце провода унылый голос Олега.

— И вообще, тебе не кажется, что пора принимать какое-то решение? Не надоело еще шляться? Подумай.

— Подумаю, — еще более уныло отозвался он.

Чего она действительно никогда не умела — так это долго таить обиду. Тем более мстить кому-то. Светлане, которая увела ее мужа, она давно уже простила. Впрочем, «простила» было не тем словом. Ей с самого начала не пришло в голову, что надо злиться или мстить женщине, с которой изменил ее муж. К чему? Чтобы острее почувствовать собственное унижение?

В глубине души она допускала и тот вариант, что он все же вернется к ней, и она опять-таки «простит» ему. Вернее, постарается не вспоминать о том, что произошло. Но она глубоко сомневалась, что возвращение принесет ей радость. Просто внесет в ее жизнь какую-то определенность.

Что же, возможно, она сможет жить с ним как прежде, так как особой обиды или зла к нему не испытывала. Скорее, легкую жалость и досаду, от того, что с ним так легко обошлись. Та повесилась к нему на шею — и он уже готов. Больше всего на свете боясь быть униженной, она остро сочувствовала и тем, кого унижали.

После разговора с Олегом она мысленно обозвала себя дурой. Подумала, что то же самое сказала бы и подруга, узнай она о ее уступчивости. И от этой мысли Аня еще больше расстроилась.

Погасив свет, она быстро разделась и забралась под одеяло. Похоже, судьба сыграла с ней злую шутку: только поманила видением жизни иной, чем та, что она вела до сих пор. А потом убрала это видение, как последний кадр красочной видеоленты. И оставила наедине с очередным покаянием. Аня кляла себя за то, что могла, как восемнадцатилетняя, заигрывать с пожилым профессором, да еще строить по отношению к нему какие-то планы, пусть себе и весьма туманные.

По этому поводу Аня немножко всплакнула. И свернувшись калачиком, обняв влажную подушку, уснула.

Глава 7

Профессор, что называется, входил в норму. Заставил себя сесть за корректуру научной статьи. Тщательно утюжил свежую рубашку, собираясь на семинар. Хотя втайне сознавался сам себе, что его действия напоминают движение по инерции. Или спуск с горы.

Слишком много бурных событий за последний год. Похоже, жизнь приберегала их в течение двадцати лет, чтобы сразу опрокинуть ему на голову. И, наверное, самый тяжкий подарочек она еще приберегает. Это будет связано с неуклонно надвигающейся старостью.

Чуть медленнее, чем обычно, профессор поднялся на четвертый этаж бокового корпуса, присматривался к номерам аудиторий. В этом корпусе ему давно не приходилось вести занятий. Найти нужную аудиторию было довольно затруднительно, так как нумерация была сбита, несколько дверей были вообще без номеров, а мимо проносились долговязые студенты и студентки.

Внезапно к нему бросилась быстрая, как тень, студентка. Профессор даже слегка отшатнулся. Ему показалось, что она вот-вот вцепится в его рукав. Но она стояла в метре от него и заглядывала ему в лицо — снизу вверх.

— Вы ищите аудиторию, профессор? Можно, я вам помогу? Это в самом конце коридора…

Это была, конечно же, та самая студентка, с каштановыми волосами. В полумраке коридора профессор не мог разглядеть выражение ее глаз. Но в движениях, в голосе сквозила какая-то странная порывистость, похожая на отчаяние.

Профессор позволил вести себя в конец длинного коридора. Он устало подумал о том, как завтра или послезавтра эта бойкая девица будет умолять его принять досрочно экзамен. Или вообще поставить отметку автоматом. У нее появится масса душераздирающих семейных обстоятельств, наполовину или полностью изобретенных. И при этом она будет заглядывать ему в глаза с тем же умоляющим выражением, с каким смотрела позавчера Нина Денисова, подающий надежды молодой ученый.

Так, не спеша, двигалась по коридору эта странная пара, преодолевая броуновское движение студентов, выскакивавших то справа, то слева, то сзади. Молчаливый, сосредоточенный на собственных мыслях профессор и она — неумолкавшая ни на секунду. Во время их короткого пути она успела сообщить профессору массу интересных, по ее мнению, вещей. Она говорила о том, как все в группе (она тоже), обрадовались, когда увидели в расписании его имя вместо доцента Денисовой, о том, как все (она тоже) без ума от его лекций, как все влюбились… в античную литературу. Прислушиваясь к этому щебету, профессор чуть улыбнулся. Конечно же, он не был высечен из гранитной скалы и получал некоторое удовольствие от комплиментов, пусть и довольно грубоватых. Но приблизившись к аудитории, он придал лицу строгое, даже грозное, выражение, и студентка, понимающе улыбнувшись, тут же отделилась от него. Аудитория уже была заполнена, и она села на свободное место — не очень удобное для того, чтобы улыбаться профессору. Тут она достала тетрадь и приняла вид пай-девочки.

Как всегда бывает на первом семинаре, никто толком не подготовился, и занятия превратились в мини-лекцию. Аргус стал рассказывать о ритме и метре в древнегреческой поэзии и, увлекшись, принялся рисовать на доске схемы ямбов и анапестов, гекзаметров и пентаметров. Аудитория в ужасе созерцала чередующиеся палочки и полукружия. Кто-то попробовал зевнуть и в страхе прикрыл рот.

«Не врубаюсь», — явственно расслышал Аргус у себя за спиной. Он резко обернулся и окинул грозным взором аудиторию. Все-таки он не был чудовищем и, как опытный педагог, определил, что группе надо дать возможность чуть расслабиться.

— Говорят, что длина строки гекзаметра совпадает с протяженностью морской волны, накатывавшейся на берег Адриатики, — говорил он. — Слепой Гомер прислушивался к биению морской волны и сочинял свою «Илиаду»…

Казалось, что в воздухе уже носился неуловимый запах йода и морских водорослей; но не исключено, что его ощущал только профессор. Он остановился и опять окинул аудиторию взглядом:

— Все понятно? — указал рукой на доску с загадочными письменами.

Аудитория молчала. Студентка с каштановыми волосами мечтательно улыбалась — наверное представляла себе слепого старца на берегу Адриатики.

— Надо полагать, всем все понятно, если такое единодушное молчание, — выдержав паузу, заключил Аргус. — Остается десять минут. Я думаю, мы поговорим еще…

Сзади послышался слабый стон. Аргус свирепо взглянул в сторону стонавшего. И тут взметнулась рука. В каждой группе всегда находится доморощенный остряк, который может подкинуть преподавателю каверзный вопрос и озадачить его. Или заставить смеяться всю аудиторию, включая и профессора, в то время как стрелки часов неуклонно отсчитывают последние минуты занятий.

— Появились вопросы?

— Если можно, Юлиан Петрович, проинформируйте нас как относились к сексу в Древней Греции.

В аудитории воцарилась тишина (и только кто-то один нервно хихикнул), пока Юлиан Петрович не произнес:

— Положительно.

Аудитория облегченно рассмеялась.

— Если вас действительно интересует этот предмет… По нему существует обширная литература.

— Хотя бы коротко, Юлиан Петрович…