Любовь, только любовь - Бенцони Жюльетта - Страница 43

Этот человек был способен внушить страх, но его характер казался ровным и спокойным, а его щедрость безграничной. Девушка подумала, что в таком замужестве могли бы быть даже некоторые приятные стороны, если бы, как это и должно быть в любом замужестве, оно не было связано с раздражающей, угнетающей супружеской близостью, тем более что она все еще хранила в глубине сердца мучительные воспоминания о том, что случилось на постоялом дворе гостиницы «Карл Великий», – воспоминания, причиняющие такую боль, что каждый раз при этом на ее глаза наворачивались слезы!

– Вы, кажется, очень расстроены, – раздался над ее ухом голос Гарэна. – Я понимаю, что молодая женщина не может совершить подобный шаг, не испытывая некоторого опасения. Но не нужно все воспринимать так серьезно. Супружеская жизнь может стать совершенно простой вещью и даже приятной.

Было ясно, что он пытается успокоить ее, и она, смущенная его вниманием, поблагодарила его слабой улыбкой.

Мысли ее перенеслись к Барнаби. Что могли означать слова «все готово»? Что он замышлял? Какую западню собирается устроить этому человеку, чья смерть будет иметь для нее такие важные последствия? Катрин представила, как он прячется в тени дверного проема, невидимый в темноте, как были неразличимы прошлой ночью Диманш-Мясник и Жеан-Толстосум. В магическом кристалле своего воображения она ясно увидела: вот он возникает из темноты – клинок блеснул в руке, бросается на всадника и стаскивает его с седла. Снова и снова разит неподвижное тело…

Чтобы освободиться от этого пугающе яркого видения, Катрин пыталась вникнуть в разговор мужчин. Они говорили о политике, не обращая внимания на женщин и не приглашая их принять участие в разговоре. Мари де Шандивер ела, или, скорее, пощипывала еду, молча, опустив глаза к тарелке.

– Среди бургундской знати имеются серьезные разногласия, – говорил ее муж, – некоторые знатные семьи отказались признать договор, заключенный в Труа, и порицают монсеньора за то, что он подписал его. Что касается других, то принц Оранский, сир де Сен-Жорж и могущественный клан Шатовилен отказываются признавать английского наследника и другие пункты договора, которые идут во вред Франции. Должен сказать, что и я испытываю некую антипатию.

– А кто не испытывает? – ответил Гарэн. – Похоже, что скорбь по отцу заставила герцога забыть, что он, несмотря ни на что, остается принцем французской крови. Ему известно мое отношение ко всему этому, и я не скрывал от него, что я думаю об этом договоре: клочок бумаги, который лишит наследства дофина Карла в пользу английского зятя, завоевателя, который грабит страну и покрывает нас позором и бесчестием со времени битвы при Азенкуре. Только женщина, столь погрязшая в пьянстве и распутстве, как эта ужасная Изабо, растленная до мозга костей, могла упасть так низко и до такой степени потерять достоинство, чтобы объявить своего собственного сына незаконнорожденным.

– Иногда, – кивнул в ответ Шандивер, – я тоже не понимаю некоторые поступки монсеньора. Как можно примирить глубокое сожаление, которое он выражает по поводу того, что не смог сражаться в битве при Азенкуре вместе с цветом французского рыцарства, с его последующими действиями, когда он почти что пригласил англичан вторгнуться в страну. Неужели его взгляды могли так измениться из-за женитьбы короля Генриха V на Катрин де Валуа, сестре его покойной жены? Не думаю…

Гарэн отвернулся, чтобы сполоснуть жирные пальцы в чаше с душистой водой, которую слуга держал перед ним.

– Я тоже так не думаю! Герцог ненавидит англичан и боится таланта стратега Генриха V. Он слишком хороший рыцарь, чтобы искренне не сожалеть о том, что он не был в Азенкуре и не принял участия в этом ужасном, кровавом, но героическом сражении. К несчастью, или, с точки зрения этой части страны, скорее к счастью, он больше думает о Бургундии, чем о Франции, и если даже и размышляет иногда о королевских лилиях, то только о том, что французская корона гораздо лучше сидела бы на его голове, чем на голове несчастного Карла VI. В этой игре войны и политики он, в конечном счете, надеется выиграть, поскольку богат, в то время как у англичан всегда не хватает денег. Это он использует Генриха V, а не наоборот. А что касается дофина Карла, то герцог в душе никогда не сомневался в его легитимности, но ненависть к нему и собственные амбиции находят выражение в этом публичном неприятии.

Гийом де Шандивер сделал большой глоток вина, облегченно вздохнул и удобно откинулся на подушках.

– Говорят, дофин делает все, что в его силах, чтобы снова привлечь Бургундию на свою сторону, и что он недавно прислал сюда тайного гонца. Может быть, с ним что-нибудь случилось?

– Похоже, что так. Около Турне разбойники, которых, возможно, нанял Жан де Люксембург, наш военачальник, сочувствующий англичанам, устроили засаду. Решив, что де Монсальви мертв, они бросили его. Но ему удалось спастись, благодаря своевременной помощи одного неверного, врача-араба, который неизвестно почему оказался там и, по слухам, отлично применил свои знания.

Последние фразы привлекли внимание Катрин, которая во время разговора мужчин думала о своем. Она жадно прислушивалась к тому, о чем говорил Гарэн. Но он как раз замолчал, чтобы выбрать на большом блюде, стоящем перед ним, несколько дамасских слив. Она не удержалась, чтобы не спросить:

– И… что же случилось с этим посланником? Он встретился с герцогом?

Гарэн де Брази, отчасти удивленный, отчасти обрадованный, повернулся к ней.

– Ваш интерес к моим разглагольствованиям, которые, возможно, немного скучны для дамы, – приятный сюрприз для меня, Катрин. Нет, Арно де Монсальви не удалось встретиться с герцогом. Раны задержали его, а к тому времени, когда он смог снова продолжить путешествие, герцог уже покинул Фландрию. Более того, монсеньор известил, что ему не о чем с ним говорить. Из последних сведений явствует, что капитан вернулся, чтобы долечиться, в замок Мегон-сюр-Йевр, где собрался двор дофина.

Было видно, что государственный казначей хорошо осведомлен о делах и действиях окружения дофина, и Катрин очень хотела задать ему еще несколько вопросов. Но она чувствовала, что проявить слишком большой интерес к капитану-армакьяку было бы большой ошибкой с ее стороны, поэтому только произнесла:

– Будем надеяться, что в следующий раз это ему удастся…

Конец трапезы показался ей необычайно затянувшимся. Мужчины перешли к обсуждению финансовых вопросов, а Катрин ничего в них не понимала. Мари де Шандивер дремала в кресле, сидя все так же прямо. Катрин, со своей стороны, нашла прибежище в своих мыслях и только тогда вернулась на землю, когда Гарэн встал из-за стола и объявил, что собирается уезжать.

Девушка бросила взгляд в окно. Было еще не очень темно и слишком рано, чтобы дать Гарэну уйти. Барнаби просил затянуть разговор до тех пор, пока не прозвучит вечерний звон. Она поспешно вскрикнула:

– Как, мессир, вы уже покидаете нас? Гарэн рассмеялся и, наклонившись к ней, посмотрел на нее с интересом.

– Сегодня вечер неожиданностей, дорогая! Я не предполагал, что мое общество так приятно вам.

Был ли он действительно доволен или его замечание звучало иронически? Катрин решила, что сейчас не стоит обращать на это внимания, и уклончиво ответила, скромно опустив глаза:

– Мне нравится слушать вас. Мы еще едва знаем друг друга. Если у вас нет никаких других дел и этот вечер не показался вам скучным и долгим, почему бы вам не побыть еще немного? Я хотела бы еще о многом вас расспросить. И кроме того, я совсем ничего не знаю о дворе.. о его людях, о том, как следует вести себя там…

Она зашла слишком далеко и проклинала себя за неловкость; она отдавала себе отчет о том, что на нее направлены удивленные взгляды, и не смела взглянуть на хозяйку, боясь неодобрительного выражения, которое могло появиться на ее лице. Такое настойчивое желание быть в мужской компании могло показаться доброй даме верхом нескромности. Но неожиданно ей на помощь пришел хозяин дома. Он был рад видеть, что женитьба, в которой он был заинтересован, начинается так хорошо.