Любовь, только любовь - Бенцони Жюльетта - Страница 33

Как считали женщины Дижона, Гарэн де Брази был загадкой. Убежденные холостяк, он не замечал их; несмотря на многочисленность и бесстыдные авансы. Богатый, не лишенный обаяния, с хорошим положением при дворе и считавшийся одним из лучших умов, он был бы принят с распростертыми объятиями в любой богатой бюргерской семье или одним из менее знатных аристократических родов. Но он, казалось, не замечал посылаемых ему улыбок и продолжал жить один в своем великолепном городском особняке, окруженный слугами и ценной коллекцией произведений искусства.

Когда, наконец, Лоиз окончила молитву, Катрин поспешила за ней, так и не заметив, что единственный сверкающий глаз казначея остановился на ней. Покинув придел, женщины погрузились в темноту церкви, которая сгущалась по мере того, как они удалялись от сияния света, окружавшего Черную Мадонну. Они шли друг за другом, осторожно нащупывая дорогу, поскольку в те дни пол, постоянно раскапываемый для очередных похорон, таил массу неожиданностей: там были дыры и трещины, и люди часто подворачивали ноги.

Именно это и случилось с Катрин, когда она пробиралась за Лоиз. Желая подойти к чаше со святой водой, она споткнулась о разбитую плиту и со стоном упала на пол.

– Какая же ты неловкая, – выразила свое неудовольство Лоиз. – Неужели не видишь, куда идешь?

– Я ничего не вижу в этой темноте, – возмутилась Катрин. Она попыталась встать, но со слабым стоном опустилась снова на пол…

– Я не могу подняться, наверное, подвернула ногу. Помоги мне.

– Разрешите помочь вам, мадемуазель, – сказал глухой голос, который, казалось, раздался где-то высоко над головами девушек.

Она увидела высокую тень, склонившуюся над ней. Горячая сухая рука подхватила ее и ловко поставила на ноги, в то время как другая рука обвила талию..

– Обопритесь на меня, чтобы вам было удобно. Снаружи ожидают слуги. Они проводят вас домой.

Лоиз побежала вперед и открыла большую дверь храма, впустив внутрь ослепительный луч золотого света, пробившегося под массивный нависающий, портик. Катрин теперь смогла рассмотреть лицо мужчины, который вывел ее наружу.

– О мессир, – сказала она в замешательстве, – не стоит беспокоиться… Ноге уже лучше. Через несколько минут я смогу спокойно идти.

– Но я слышал, как вы сказали, что подвернули ногу?

– Сначала было очень больно, и я действительно подумала, что это так. Но сейчас боль проходит, благодарю, мессир.

В портике она высвободилась от руки, которая все еще поддерживала ее, и, слегка покраснев, неуверенно поклонилась Гарэну.

– Прошу прощения, что нарушила ваши молитвы, – сказала она. Что-то вроде улыбки промелькнуло на лице де Брази.

В ярком свете дня, с черной повязкой на глазу, де Брази имел довольно меланхоличный вид. Он был одет с головы до ног во все черное. Все это немного пугало.

– Вы ничего не нарушили, – возразил он. – Тем не менее на таком милом личике смущение выглядит очаровательно.

Это был скорее не комплимент, а искреннее подтверждение очевидного. Хранитель сокровищ короны слегка поклонился и пошел через площадь к ее дальнему углу, где стоял грум в красной с серебром ливрее, державший под уздцы вороного резвого коня. Катрин видела, как он легко вскочил в седло и поскакал в направлении улицы Кузнецов.

– Если ты перестанешь глупо улыбаться незнакомцам, – сказала Лоиз раздраженно, – то, может быть, мы и попадем домой. Ты ведь знаешь, мама ждет нас, да и дяде Матье надо помочь с расчетами.

Не проронив ни слова, Катрин последовала за сестрой. От церкви до улицы Гриффон, где дядя Матье Готрэн имел дом и лавку, было недалеко. Выходя из церкви, Катрин вытянула шею, чтобы лучше рассмотреть странную железную фигуру, расположенную высоко над фасадом церкви с ее искусно выделанными водостоками, украшенными причудливыми химерами. Она служила для отбивания часов на большом бронзовом колоколе. Эта железная фигура, известная каждому как Жакмар, была снята много лет назад герцогом Филиппом Смелым, дедом нынешнего герцога, со шпиля церкви Камбрэ, чтобы наказать жителей города за попытку мятежа. С тех пор Жакмар стал символом Дижона и одним из наиболее важных обитателей города. Катрин никогда не забывала дружески взглянуть на него в его маленькой башенке.

– Идешь ты или нет? опросила Лоиз нетерпеливо.

– Я следую за тобой.

Две молодые женщины шли друг за другом вдоль ограды герцогского дворца. Увидев шпиль дворцовой церкви, окруженный короной из золотых геральдических лилий, Лоиз благочестиво перекрестилась. Катрин сделала то же самое, и обе женщины свернули в узкую извилистую улицу Стекольщиков. Лоиз шла большими шагами и, казалось, была еще в худшем настроении, чем обычно. По-видимому, его испортила встреча с сиром де Брази. Кроме дяди Матье, которого мало беспокоило, какие чувства она испытывала к нему, Лоиз ненавидела и презирала мужчин, всех вместе и по отдельности.

Катрин, не желая раздражать ее еще больше, спешила за ней как только позволяла подвернутая нога, боль в которой ока ощущала при каждом шаге. Они прошли по короткой улице Обойщиков и свернули на улицу Гроффон, которая начиналась от нее. Немного погодя Катрин и ее сестра переступили порог лавки дяди Матье, расположенной под вывеской Святого Бонавентуры.

С тех самых пор, как она вернулась из Фландрии, Катрин угнетало странное чувство, как будто она жила в чужой, не подходящей ей коже. Ей было очень трудно вернуться к тихому семейному распорядку, который так любовно и бережно создавался годами. Она чувствовала какое-то неудобство в этом спокойном, уютном существовании среднего сословия, к которому она принадлежала по рождению.

И все же какой, в сущности, пустяк завертел колесо судьбы, выбил ее из спокойного однообразного семейного мирка в будущее, далекие горизонты которого были неясны и непредсказуемы. Та пощечина гентскому меховщику оказалась сигналом для вмешательства судьбы. Этот шлепок по лицу, с одной стороны, задержал их отъезд из Брюгге, а с другой – чуть было не бросил ее в объятия герцога Филиппа. Затем, в свою очередь, эта задержка привела к спасению раненого рыцаря. На миг Катрин показалось, что через широко распахнутые двери перед ней открылось ослепительное счастливое будущее, но затем, под звук другой пощечины, двери опять наглухо захлопнулись. От пощечины до пощечины колесо, казалось, совершило полный оборот, но Катрин знала – это только начало. Что-то скоро должно было произойти и изменить весь ход ее жизни.

Чтобы убедиться в этом, ей достаточно было посмотреть на яркого попугая, дремавшего на золотой жердочке у окна в углу комнаты. Это была великолепная птица с синим оперением, тронутым алым цветом. Паж принес ее однажды утром с приветствием от герцога. Дядя Матье хотел тотчас отослать птицу обратно. Катрин усмехнулась, вспомнив сцену появления птицы и гневное изумление дяди, когда он оказался перед этим экзотическим существом, круглые глаза которого уставились на него далеко не доброжелательным взглядом. Узнав, что птица прислана в подарок Катрин самим герцогом, Матье побагровел от гнева.

– Монсеньор Филипп оказывает нам большую честь, – сказал он бесстрастному пажу, который стоял, ожидая, чтобы кто-нибудь освободил его от ноши, но моя племянница еще девица и не может принять такой дорогой подарок Трудно было высказаться иначе, чтобы не оскорбить герцога, но паж достаточно хорошо понял, что он хотел сказать.

– Я не могу вернуть Гедеона, – сказал он, – это было бы оскорблением для монсеньера.

– А как же я? – запротестовал Матье. – Монсеньор оскорбляет меня, считая, что моя племянница может принять знаки его внимания. Репутация девушки – хрупкая вещь.

Именно в этот момент Гедеон, которому стал надоедать этот разговор, вступил в дискуссию. Он открыл огромный красивый клюв, что в профиль сделало его отдаленно похожим на дядюшку Матье, и пронзительно закричал:» Да здравствует герцог! Да здравствует герцог!«

Матье был так потрясен, услышав, как птица говорит, что позволил пажу уйти, не делая больше попыток удержать его. Катрин, давясь от хохота, унесла попугая в свою комнату. Он все выкрикивал, во весь голос здравицы. С тех пор Гедеон стал баловнем семьи и доставлял наслаждение всем домочадцам, включая дядю Матье. Оба часами яростно спорили друг с другом.