Боль одиночества - Эллисон Харлан - Страница 5

— Эй! Давайте к нам! — крикнул какой-то мужчина, сидевший в машине со всем своим многочисленным семейством. Пол юркнул в распахнутую дверцу, пробрался на заднее сиденье, на мгновение прижав водителя к рулю. Багажник оказался забит всякой всячиной, одеждой и тому подобным, и Полу пришлось лечь на одежду, поскольку больше места не было.

Как такое может быть?

Взрослый человек ни за что не сумеет втиснуться в крохотное пространство между задним сиденьем и окном, это под силу только ребенку. Помнится, в детстве, отправляясь куда-нибудь с отцом и матерью, он частенько ложился туда, потому что на заднее сиденье укладывали вещи. Потом отец умер, а они с матерью переехали в другой дом…

Почему эти воспоминания пришли именно сейчас?

Он взрослый или ребенок?

Ответьте, пожалуйста, ответьте!

Лежа у окна, он смотрел на беснующуюся толпу, которая осталась на перекрестке, однако не чувствовал себя в безопасности. Странно, ведь он с людьми, которые ему помогают, мужчина за рулем ведет автомобиль быстро и уверенно, спасая Пола от преследователей, так почему же он не чувствует себя в безопасности?

Пол проснулся в слезах. Девушка ушла.

Одна девица жевала в постели жвачку. Совсем еще молоденькая, с пышными бедрами, совершенно не представляющая, как пользоваться своим телом. Соитие происходило медленно, тупо, словно по обязанности. Впоследствии Пол решил, что она ему просто привиделась. Лицо в памяти не сохранилось, остался только смех. Этот смех напоминал звук, с каким лопаются горошины. Он встретил ее на вечеринке и соблазнился ею только потому, что выпил слишком много водки с тоником.

Другая была гораздо привлекательнее, однако из тех женщин, которые входят в твою спальню так, словно вышли из нее пару минут назад.

Третья, маленькая и худая, все время стонала — лишь потому, что прочла в бульварном романчике, что страстные женщины в постели обязательно стонут. Романчик был явно так себе, да и девица — не лучше.

Они приходили в его квартирку одна за другой, случайные знакомые, не преследуя никакой цели, и он развлекался с ними, пока не сообразил (благодаря тому, что обретало форму в темном углу): он вовсе не живет, а попросту существует.

В Книге Бытия говорится о том, что грех то ли таится, то ли ожидает у двери; это не новость, это прописная истина, древняя, как то, что ее породило, как безумие, которое ее выпестовало, как печаль — боль одиночества, — которая в конечном итоге заставит ее пожрать самое себя и все вокруг.

В ночь, когда Пол впервые заплатил за любовь, сунул руку в бумажник, достал двадцать долларов и протянул их своей подружке, существо в углу окончательно обрело форму.

Та девушка… Когда «порядочные» рассуждают об «уличных», они имеют в виду как раз таких, как она.

На самом же деле никаких «уличных» нет и в помине, ведь даже преступники себя преступниками не называют. Рабочие лошадки, предприимчивые девушки, ублажительницы, подружки на вечерок… Другое дело, не правда ли? У девушки была семья, было прошлое и свое лицо, а не только тело.

Коммерция — выгребная яма любви; когда доходит до денег, по причине ли отчаяния или непонимания и жестокости, значит, все кончено. Возродить былое может лишь чудо, а среди обыкновенных людей чудес, как известно, не происходит.

Когда Пол протянул деньги, сам себя спрашивая: «Зачем?!», существо в углу обрело окончательную форму, субстанцию и реальность. Его вызвали к жизни современные заклинания, звуки страсти и аромат отчаяния. Девушка застегнула лифчик, натянула чулки и платье и ушла, оставив Пола взирать в одиночестве и страхе на новоявленного соседа.

Существо уставилось на него, а он, как ни старался (кричать было бесполезно), не смог отвести взгляда.

— Жоржетта, — проговорил он в трубку, — послушай… Вы… Выслушай меня, ладно? Ради всего святого, перестань тараторить! Да заткнись ты, черт побери!

Она наконец умолкла, и его слова, которым уже не требовалось пробиваться сквозь заслон ее фраз, оказались вдруг наедине с тишиной и застряли в горле, не в силах справиться со страхом.

— Чего замолчала? — спросил он.

Жоржетта сообщила, что ей нечего сказать; давай, мол, говори скорей, а то некогда.

— Жоржетта, я… В общем, у меня неприятности, мне нужно с кем-нибудь поговорить. Я подумал, что ты поймешь… Видишь ли…

— У меня нет знакомых, которые могли бы сделать аборт. Так что если ты залетел с очередной подружкой, выкручивайся сам. Можешь воспользоваться крючком от вешалки, желательно ржавым.

— Дура! Стал бы я из-за этого звонить тебе! Не твое собачье дело, с кем я сплю, паскуда… Шлюха подзаборная… — Он замолчал. Снова то же самое, обычный разговор. Перескакиваем с предмета на предмет, точно горные козы, забывая, с чего начали, скалим зубы по всяким пустякам… — Жоржетта, пожалуйста! Выслушай меня. В моей квартире появилось существо…

— Ты что, спятил? Что ты несешь?

— Я не знаю, что оно такое.

— Паук? Кошка?

— Похоже на медведя, но не медведь. Ничего не говорит, просто смотрит на меня…

— Ты явно спятил. Медведи разговаривают только по телевизору. Хочешь прикинуться чокнутым, чтобы не платить алименты? Чего ты вообще мне звонишь? Пол, по-моему, ты и впрямь рехнулся. Я всегда подозревала, что ты ненормальный.

Клик. Пол остался в одиночестве.

Наедине с неведомым существом.

Искоса поглядев в угол, он закурил сигарету. Мохнатое существо притаилось в углу рядом с платяным шкафом и, сложив на груди массивные лапы, молча смотрело на него. Ни дать ни взять бурый медведь, но разве бывают треугольные медведи? Безумные глаза с золотым отливом, взгляд, от которого никак не отделаться — ни наяву, ни в мыслях…

Описание никуда не годится. К черту. Это существо просто невозможно описать.

Даже закрывшись в ванной, Пол ощущал его присутствие. Он сел на край ванны, пустил горячую воду. Зеркало над раковиной запотело, он уже не мог видеть собственного отражения, не видел своего полубезумного взора, столь похожего на взгляд существа за стенкой. Мысли путались, текли лавовым потоком, застывали…

Тут он сообразил, что не помнит лиц тех женщин, которых приводил к себе домой. Ни единого лица.