Мрак остаeтся - Энтони Марк - Страница 91

— Я не понимаю. Не мог такой кусочек металла пронзить тела убитых и вонзиться в стену. Разве такое возможно?

— Вполне, если что-то могло запустить его с огромной скоростью.

— Но как подобного можно добиться?

Однако найти правильный ответ на этот вопрос был не в состоянии даже Дарж с его пытливым умом. Несмотря на то что сегодня и ему, и Лирит удалось кое-что разузнать, расследование тем не менее замерло на месте подобно тому же кусочку металла, намертво застрявшему в стене Этериона. Более того, если верить Мелии, Этерион пребывает в состоянии полного хаоса. После гибели жрецов храма Ватриса очень трудно назвать точную дату нового обсуждения в стенах Этериона. Кроме того, министр Ворот по-прежнему отказался сообщить императору о прибытии Мелии. Лирит опасалась, что с паутиной произойдет беда еще до того, как им удастся разыскать убийц.

— Тревожные мысли пробуждают во мне аппетит, — произнес Фолкен. — Мне кажется, пора попросить мадам Вил принести нам ужин.

Ужинали без особого удовольствия. За окном на вечернем небе появились первые звезды. Лирит понимала, что еда приготовлена превосходно, однако ей казалось, что она жует золу из костра. Никто не имел ни малейшего представления, как остановить убийц. Благодаря Дару или без его участия Лирит точно знала, что последуют новые убийства, прежде чем им удастся положить конец. Неужели и ей придется расстаться с жизнью?

Когда слуги убрали со стола и покинули комнату, Мелия обратилась к барду:

— Послушай, Фолкен! Может быть, песня или баллада помогут нам немного отвлечься от наших сегодняшних горьких дум?

Бард послушно извлек из футляра лютню и, немного подумав, кивнул:

— Пожалуй, я поведаю вам о новых богах и об их приходе в Фаленгарт. Это имеет прямое отношение к истории города, в котором мы с вами находимся.

— Думаю, будет лучше, если ты не станешь превозносить ни старых, ни новых богов! — торопливо произнесла богиня.

Котенок, лежавший у нее на коленях, недовольно заурчал.

— Не беспокойся, Мелия, — рассмеялся бард. — Я не обижу никого, обещаю тебе!

Мелия больше ничего не сказала, а остальные придвинули кресла поближе к столу. Бард заиграл негромкую, слегка меланхолическую песню. Она заставила Лирит задуматься о том прекрасном, что утрачено навсегда, о том, что ушло в небытие, но все еще оставалось в памяти.

— Помните тот рисунок в пустошах между Толорией и Перридоном? — нараспев произнес Фолкен. — Гиганта, изображенного на склоне холма?

Эйрин кивнула:

— Это один из старых богов. Его звали, кажется, Мог. Дарж прочистил горло и тоже вступил в разговор:

— Не хочу оскорблять никого из старых богов, Фолкен, но, судя по тому рисунку, Мога трудно заподозрить в миролюбии.

Лирит вспомнился единственный огромный глаз Мога и его длинные клыки.

— Его действительно не назовешь добрым, — сказал Фолкен. — Мог был снедаем ядом и тенью. Он желал разрушить весь мир. Но таким он был не всегда. И это тоже будет частью моего рассказа.

В небе за окном высыпали звезды, когда Фолкен начал свое повествование, от которого кровь у Лирит попеременно то вскипала, то застывала, как лед.

— Давным-давно, — начал бард, — в лесах Фаленгарта, что на севере Зеи, обитали старые боги, а вместе с ними и их дети, Маленький Народец, которые выглядели все по-разному. Маленькие проказливые человечки, умные темные эльфы или гномы, а также светлые эльфы или феи, которые из всех прочих были особенно любимы старыми богами.

Людей в Фаленгарте не было, за исключением могримов, которые совсем не походили на современных людей. Могримы жили в лесах, одевались в шкуры животных, устраивали себе жилища в пещерах, охотились при помощи каменных ножей, поскольку, подобно Маленькому Народцу, не знали, что такое железо.

Долгие века старые боги были самыми могущественными созданиями в Фаленгарте: Олриг Одноглазый, Исани с Перекрестка Дорог, Дурнах-Кузнец. А Мог, Повелитель Сумерек, был самым сильным из них, и силой с ним способен был тягаться один только Олриг. Мог становился сильным лишь тогда, когда день умирал и на смену ему приходила ночь.

— Значит, уже тогда он отличался жестокостью? — спросила Эйрин.

— Нет, — возразила Мелия. — Зло не обязательно связано только с ночью. Только люди и боги способны творить зло ночью.

Фолкен кивнул:

— Мелия права. Но тогда, более тысячи лет назад, многое стало меняться В Фаленгарте обитали одни только могримы, а люди — в Морингарте, огромной жаркой стране к югу от Летнего моря. Старые боги избегали Морингарта, предпочитая прохладные, влажные леса севера, и поэтому оставались равнодушны к городам людей.

Однако на юге неожиданно произошел великий пожар, и множество людей устремилось через море на север. Там они обнаружили города, в том числе и тот, что со временем сделался величайшим городом мира.

— Таррас, — пробормотала Лирит.

— Верно, — согласился Фолкен. — Создание Тарраса и других городов вдоль южных границ Фаленгарта заставило старых богов и Маленький Народец задрожать, как деревья под порывами сильного ветра. Они не понимали людей, приплывших с другого берега моря, которые стали возводить башни из камня и выковывать из металла острые мечи. Кроме того, они привезли с собой и своих богов — необычных, новых богов.

Скрестив на груди руки, Мелия сказала:

— Мне обидно слышать это, Фолкен. Нет в нас ничего необычного, да и не особенно мы новые.

— И все же старые боги старше по возрасту, — ответил бард. — Это были боги леса, камня, воды и неба, призванные к жизни рунами, которые когда-то произнес Кузнец Мира. Новые боги Тарраса были совсем другими. Ниндари были богами людей и божественную суть им даровали люди, их почитатели. Но их происхождение оставалось загадкой. Лига за лигой жители Тарраса неумолимо продвигались дальше на север. Старые боги почувствовали, что их дни сочтены. Один за другим вместе с Маленьким Народцем они стали исчезать в Сумеречном Царстве, стране, которая не является страной, которая находится одновременно везде и нигде.

Однако среди старых богов был один, кто отказался скрыться в Сумеречном Царстве. При виде людей, направлявшихся в Фаленгарт, он впадал в буйную ярость и обвинял Олрига, главного из богов, в измене и трусости, потому что тот не желал вступать с людьми в войну.