Ловушка для Катрин - Бенцони Жюльетта - Страница 29

– Да, это так! Мы успели вмешаться, чтобы помешать ему убить Кошона. Он заколол мясника и уже повалил епископа, приставив колено к груди и сжимая железной перчаткой горло.

Катрин открыла глаза и буквально взорвалась:

– А! Так вы успели вовремя! И можно подумать, вы этим гордитесь? Гордитесь тем, что спасли эту свинью, это чудовище, которое сожгло Жанну! Вы не только не должны были ему помешать, но вы сами должны были его повесить на первой же виселице. Что же касается моего супруга, то знайте, что я не только не упрекаю его в том, что он сделал, но я сделала бы то же самое… и даже что-нибудь похуже, так как это был только суд, истинный, простой и справедливый суд! Какой уважающий себя мужчина может, скрестив руки, с холодным сердцем спокойно наблюдать, как мимо него проходит убийца его брата? Уж во всяком случае, не мой! У всех Монсальви горячая, страстная, благородная кровь, которую они без колебаний готовы пролить за своего короля и за свою страну.

– Я не говорил обратного, – проворчал Тристан, – и в армии все давно знают, что у вашего супруга самый что ни на есть вспыльчивый характер. Но почему, в самом деле, он не сказал, что связывает вас с этим Легуа и обо всем том зле, которое он вам причинил? Когда его арестовали, он уперся и только выкрикивал, что этот Легуа подлая тварь и что он осудил его по справедливости.

– Если бы он это сказал, изменилось бы что-нибудь в этом случае? Вы находите, что мой муж может гордиться подобным родством? Поймите, Тристан, мой супруг не любит вспоминать, что его супруга родилась в лавке на Мосту Менял, в семье золотых дел мастера, с душой и руками ангела, но без грамма дворянской крови.

– Он не прав, – буркнул Тристан, – хотя я и понимаю его. Со своей стороны, я вас еще больше полюбил. Но крупные феодалы невыносимо заносчивы. Они легко забыли, что во времена Меровингов их предки были полудикими мужиками, только еще более неуживчивыми, чем их соседи. Дворянство они подхватили, как болезнь. Но не только не выздоровели, а передали своим потомкам, и в более тяжелой форме. Право вершить суд! Именно этой привилегией они больше всего дорожат… той, что толкнула мессира Арно нанести удар, несмотря на приказы коннетабля.

– И в самом деле, – сказала Катрин опять с бледной улыбкой. – Скажите мне, как это произошло…

– О! Это просто: в первый же вечер освобождения коннетабль занялся теми пятьюстами молодцами, засевшими в Бастилии. Он не питал к ним особо нежных чувств… особенно к Люксембургу и Кошону. Он желал захватить все это высшее общество в его берлоге и пойти на штурм. Он рассчитывал к тому же на то, что запасов продовольствия окажется недостаточно, но славные люди, которые открыли нам ворота, во главе с Мишелем де Лаллье пришли к монсеньору и попросили его о милости.

«Монсеньор, – говорили они, – если они захотят сдаться, не отказывайте им. Сегодня вы вернули Париж! Возьмите от Бога его дар и отплатите ему милосердием…»

У коннетабля благородная душа, и он уступил. Он велел им сказать, что принимает их условия. В воскресенье условия были приняты за подписью и честным словом монсеньора. Они даровали всем, кто спрятался в Бастилии, спасение жизни и чести, но выгоняли из Парижа.

Через два дня, во вторник утром, они сами открыли ворота и вышли, направляясь к Сене. Там была огромная толпа, которая улюлюкала и выкрикивала оскорбления… Конечно, при этом у всех чесались руки добавить к этому несколько камней, но коннетабль объявил, что покарает смертью всякого, кто помешает ему сдержать данное слово. Он к тому же испытывал определенное уважение к лорду Уиллоугби, старому бойцу Азенкура и Вернея. Он настаивал на том, чтобы были соблюдены все рыцарские правила. Но когда мимо прошел огромный Гийом Легуа, бледный и потный от страха, у капитана де Монсальви потемнело в глазах. Легуа шел, бросая вокруг себя боязливые взгляды и прижимая к груди объемистый мешок, содержащий то, что он смог спасти из своего состояния.

В его облике не было ничего – должен признаться честно, – что могло бы вызвать снисходительность, милосердие или чувство жалости. Скажу даже больше, Катрин: я думаю, что на месте Монсальви я поступил бы совершенно так же. Но приказ есть приказ, а ваш муж с ним не посчитался.

Сначала он смотрел на Легуа, не двигаясь. Потом Легуа позволил себе ироническую улыбку, видя, как солдаты сдерживают толпу. Тут уж Арно взбесился; вырвал кинжал из ножен и бросился на мясника с криком: «Вспомни о Мишеле де Монсальви и будь проклят!» – вонзил ему в грудь нож по самую рукоятку. Легуа упал, пораженный в сердце.

Тогда капитан обернулся к Кошону, смотревшему на него остекленевшим от ужаса взглядом, но так как дымящийся кровью кинжал выскользнул из его стальной перчатки, то он кинулся на него с вытянутыми вперед руками, чтобы задушить! Продолжение вы знаете: его немедленно отвели в камеру башни Бертодьер…

– И никто не вмешался? – отозвался эхом Беранже, который уже минуту как перестал есть. – Из всех тех, кто прибыл с ним из Оверни, никто не тронулся с места?

Прево невесело усмехнулся.

– Ты хочешь сказать, что мы едва избежали сражения, мой мальчик! Потребовалось, чтобы монсеньор сам воззвал к разуму. Как истинный бретонец, он отлично знает, что такое упрямые головы и кипящая кровь. И, несмотря на это, рыцари Монсальви отступили, показывая зубы, как побитые сторожевые псы. И с тех пор они злятся! Окопавшись в своих кварталах, они общаются только между собой и отказываются оказать коннетаблю малейшую услугу. Коннетабль не знает, что и делать. Особенно двое среди них, два светловолосых гиганта, которые раскатывают свое «р», как водопад камней, и грозятся по камням разнести Бастилию! Их зовут Рено и Амори де…

– Рокморель! – закончил Беранже с прояснившимся лицом. – Это мои братья, мессир прево, и если они грозят разрушить вашу Бастилию, то берегитесь! Они способны это сделать!

Катрин пожала плечами:

– Меня удивляет, что их и не подумали отослать домой! С этими людьми опасно так поступать.

– Это было нашим самым горячим желанием! – проворчал Тристан. – Но они отказываются двигаться с места! И помимо этого, должен сразу сказать, нам не хватает денег. Войску не выплачивалось жалованье уже порядочное время.

Со вздохом молодая женщина встала, подошла к окну и минуту смотрела на улицу, усеянную битым стеклом.

– Когда нуждаешься в людях, но не можешь им заплатить, их больше уважаешь. Чтобы избежать неприятностей, не проще ли предать забвению вспышку ярости моего супруга и вернуть капитана его друзьям? Не кажется ли вам, что причина, толкнувшая Арно на непослушание, была достаточно благородная и достойная уважения? Чего вы хотите еще? Он отомстил за своего брата… и моего отца!

– Вы полагаете, что коннетабль этого не осознает? Если бы дело было только в нем, сир де Монсальви никогда бы не поднялся по ступеням Бертодьер! Есть еще армия, которую трудно удержать, есть Париж, на который надо произвести впечатление… Наконец, есть вдова Легуа, которая, упирая на слово коннетабля, требует голову убийцы своего мужа!

– Что?

Катрин резко повернулась. Она так побледнела, что Тристану показалось, будто он видит страшный призрак. Тристан бросился к ней, боясь, что она упадет на каменные плиты.

– Голову Арно! – кричала она. – Голову одного из Монсальви за то, что он покарал мясника-убийцу?

Она кричала и билась в руках человека, который пытался ее удержать.

Беранже сорвался с места. В ужасе он старался помочь Тристану успокоить молодую женщину, не зная толком, что следует делать в подобных случаях.

Мэтр Ренодо, привлеченный шумом, прибежал в смятении, вооруженный ложкой, с которой капал соус. Но он с первого взгляда разобрался в ситуации.

– Воды, мессир прево! – посоветовал он. – Ей нужно вылить большой кувшин свежей воды на голову! Нет лучшего средства!

Тогда Беранже схватил пустой кувшин, наполнил его из стоявшей в углу бочки и облил свою госпожу, мысленно умоляя ее простить эту непочтительность.