Лепестки на ветру - Эндрюс Вирджиния - Страница 45

Слезы полились у меня из глаз, грим потек, и я пыталась незаметно вытереть лицо, пока он не понял, что я такая красивая не только из-за света свечей, но и из-за трех часов тщательной подготовки. Слава Богу, он не заметил ни моих слез, ни носового платка, который я вынула из-за корсажа. Он все рассматривал крохотные стежки, которые я так аккуратно накладывала. Потом он отложил подарок в сторону, взглянул на меня сияющими глазами и поднялся, чтобы предложить мне руку.

— Ночь слишком прекрасна, чтобы просто отправиться спать, — сказал он, взглянув на часы. — Меня охватило желание прогуляться по залитому луной саду. Тебя когда-нибудь охватывали подобные желания?

Желания? Да я была соткана из желаний, причем большая часть из них были подростковыми и совершенно невыполнимыми. И все же, когда я шла рядом с ним по его чудесному японскому садику, по красному мостику, когда мы держались за руки и спускались по мраморным ступенькам, мне казалось, что мы в волшебной стране. Конечно, мне так казалось из-за мраморных статуй в человеческий рост, которые стояли вокруг нас, сияя холодной совершенной наготой.

Ветер развевал ветки испанского лишайника, поэтому Полу пришлось пригнуться, а я стояла и улыбалась, ведь с моим ростом у меня не было таких проблем.

— Ты смеешься надо мной, Кэт-рин, — сказал он так, как дразня меня говорил Крис, произнося мое имя по слогам: «Леди Кэт-рин».

Я побежала вперед, к центру, где возвышался «Поцелуй» Родена. Все было залито серебристо-голубым светом и казалось нереальным, луна была огромная и яркая, полная и как будто улыбающаяся, а когда длинные темные облака проплывали по ней, она на мгновение мрачнела, потом опять выглядывала из-за них веселая и радостная. Я вздохнула, потому что это так напоминало ту странную ночь, когда мы с Крисом вылезли на крышу в Фоксворт Холле в страхе от того, что нам придется вечно гореть в адском пламени.

— Жаль, что ты здесь со мной, а не с тем красивым юношей, с которым танцуешь, — сказал Пол, отрывая меня от мыслей о прошлом.

— Это ты о Джулиане? — с удивлением спросила я. — Он сейчас в Нью-Йорке, но на следующие выходные, наверное, приедет.

— О, — сказал он, — тогда следующая неделя будет принадлежать ему, а не мне.

— Это все зависит…

— От чего?

— Иногда мне хочется с ним общаться, иногда нет. Временами он кажется мне всего лишь мальчиком, а мне нужен мужчина. Потом он опять выглядит умудренным, и это производит на меня впечатление. А когда я с ним танцую, я до безумия влюбляюсь в принца, которого он изображает. Он так великолепно выглядит в этих костюмах.

— Да, — сказал он, — даже я это заметил.

— У него иссиня-черные волосы, а у тебя — с каштановым отливом.

— Я подозреваю, что иссиня-черные романтичнее, чем с каштановым отливом? — спросил он, поддразнивая.

— Смотря для кого.

— Кэтрин, ты — женщина с головы до ног. Перестань говорить загадками.

— Никаких загадок. Я просто хочу сказать, что ни любви, ни романтики недостаточно для жизни. Я хочу быть подготовленной к жизни и не запирать своих детей на чердаке, чтобы завладеть наследством, которого я не заработала. Я хочу уметь зарабатывать так, чтобы нам хватило, даже если не будет мужчины, на которого можно будет опереться.

— Кэтрин, Кэтрин, — ласково проговорил он, крепко беря меня за обе руки. — Какой же удар нанесла тебе твоя мать. Ты говоришь так по-взрослому, так жестко. Не допусти, чтобы горечь воспоминаний лишила тебя твоего главного достоинства —нежности и ласки. Мужчине нравится заботиться о женщине, которую он любит, о детях. Мужчине нравится, когда на него полагаются, когда его слушают, уважают. Агрессивная, властная женщина всегда внушает страх.

Я вырвалась от него, побежала к качелям и уселась на сиденье. Я стала раскачиваться выше и выше, быстрее и быстрее, я поднялась так высоко, что вновь вернулась мыслями на чердак, к тамошним качелям, к долгим душным ночам. Теперь я была на воле абсолютно свободная и раскачивалась на качелях, чтобы унестись назад, на чердак! Встреча с мамой и ее мужем вселила в меня отчаянье, пробудила желанье того, с чем следовало подождать.

Я раскачивалась так высоко, так безудержно, что подол моего платья взлетел вверх и закрыл мне лицо. У меня вдруг закружилась голова, и я свалилась на землю. Пол бросился ко мне и подхватил меня на руки.

— Ты ударилась? — спросил он и поцеловал меня прежде, чем я успела ответить.

Не ударилась. Я же была танцовщицей и умела падать. Он стал шептать мне на ухо нежные слова, которые мне так надо было услышать. Он целовал меня все медленнее и все дольше, а от его взгляда я пьянела сильнее, чем от какого-то французского шампанского.

Мои губы раздвинулись под его поцелуями. У меня перехватило дыхание: его язык дотронулся до моего. Он покрывал горячими, нежными поцелуями мои веки, щеки, подбородок, шею, плечи, грудь, а руки в непрекращающейся ласке искали самые потаенные уголки моего тела.

— Кэтрин, — наконец выдохнул он, отодвигаясь от меня и продолжая пожирать меня своим горящим взглядом, — ты же еще ребенок. Мы не должны доводить до этого. Я поклялся, что этого никогда не произойдет с тобой.

Бесполезные слова, от которых я просто отмахнулась, обвив свои руки вокруг его шеи. Мои пальцы вплелись в гущу его волос, и я хрипло сказала:

— Я хотела подарить тебе на день рождения серебристый кадиллак, но у меня не хватило денег. Поэтому я решила сделать почти такой же замечательный подарок — себя.

Он тихо застонал.

— Я не могу тебе этого позволить, ты мной не владеешь. Я засмеялась и, отбросив стыд, поцеловала его долгим крепким поцелуем.

— Пол, да это ты мной владеешь. Ты слишком много и слишком жадно на меня смотрел, чтобы говорить, что не хочешь меня. Скажи так, и ты солжешь. Ты считаешь меня ребенком. Но я давно выросла. Не хочешь, не люби меня. Потому что я тебя люблю, и мне этого достаточно. Я знаю, ты полюбишь меня так, как я хочу этого, потому что, хоть ты в этом и не сознаешься, ты уже любишь и хочешь меня.

Лунный свет искрился в его глазах, даже когда он говорил:

— Глупо считать, что это сработает, — его взгляд говорил о другом.