Лепестки на ветру - Эндрюс Вирджиния - Страница 126

— Дорогая мама, ты была так глупа, что зашила эти метрики в подкладку нашего старого чемодана. Без них у меня не было бы никаких доказательств, чтобы предъявить твоему мужу, и он, несомненно, поверил бы тебе: ведь я актриса и привыкла ставить шикарные шоу. Как жаль, что он не знает, какая актриса пропала в тебе! Ты можешь ежиться, мамуля, но у меня есть доказательства!

Я дико расхохоталась, но тут же у меня подступили слезы, ибо в ее глазах я заметила мокрый блеск. Да, когда-то я так любила ее, да и сейчас при всей ненависти и враждебности я переживала за нее: слабенький огонек врожденной привязанности продолжал теплиться, мне было больно, так больно заставлять ее плакать. И все же она заслужила это, заслужила, заслужила — продолжала я твердить себе.

— Еще знаешь, мамуля, Кэрри ведь мне рассказала, как она столкнулась с тобой на улице, а ты сделала вид, что не знаешь ее; вскоре после этого она заболела и умерла: значит, это ты погубила ее! И если бы не эти метрики, ты могла бы избежать всякого возмездия, ибо тот суд в Гладстоне, Пенсильвания, сгорел десять лет назад! Видишь, как позаботилась о тебе судьба, мама? Но ты никогда не могла ничего довести до конца. Почему ты не уничтожила эти бумаги? Зачем ты их сохранила?.. Это была твоя большая ошибка, дорогая любящая мамочка — оставить такие доказательства, но ты ведь всегда была беспечна, всегда бездумна, всегда и во всем слишком экстравагантна. Ты думала, что, после того, как ты изведешь своих четверых детей, ты сможешь родить еще, так ведь?

— Кэти, сядь и дай мне разобраться с этим! — приказал Барт. — Моя жена только что перенесла операцию, и я не позволю подрывать ее здоровье. Сядь сейчас же, а не то я тебя усажу!

Я села.

Он взглянул на мою мать, затем на ее мать.

— Коррин, если я когда-либо для тебя что-то значил, если ты любила меня хоть самую малость — скажи, есть ли в словах этой женщины хотя бы доля правды? Правда ли, что она твоя дочь?

Очень тихо моя мать сказала:

— …Да.

Я вздохнула. Мне показалось, что весь дом вздохнул, и вместе с ним Барт. Я подняла глаза и увидела, что бабушка смотрит на меня как-то очень странно.

— Да, — продолжила мать безжизненным голосом, не отрываясь глядя на Барта. — Я не могла сказать тебе раньше, Барт. Я хотела сказать тебе, но боялась, что ты не захочешь меня с четырьмя детьми и без денег, а я так любила тебя и хотела, чтобы ты был со мной. Я голову сломала, придумывая какой-нибудь выход, так чтобы и ты был со мной, и мои дети, и деньги. — Она совершенно выпрямилась и высоко подняла голову. — И я нашла решение! Нашла! Мне потребовались на это долгие недели и месяцы, но в конце концов я нашла выход!

— Коррин, — возразил Барт возвышаясь над ней, и в его голосе был лед,

— убийство никогда не может быть выходом ни из какой ситуации! Тебе надо было просто сказать мне, я бы нашел способ сохранить тебе и детей и наследство.

— Как ты не видишь, — воскликнула она в волнении, — я все продумала сама! Я хотела тебя, я хотела моих детей и моих денег тоже. Я считала, что мой отец просто должен мне эти деньги! — Она истерически рассмеялась, снова потеряв контроль над собой, она говорила уже так, как если бы стояла у порога ада и ей надо было поскорее сказать все до конца, прежде чем погрузиться в адово пламя. — Все считали меня глупой, такой блондиночкой с лицом и фигурой, но без мозгов. А я ведь надула вас, мама! — бросила она в лицо старухе в кресле. Затем она крикнула, обращаясь к портрету на стене: — И тебя я надула, Малькольм Фоксворт! — После этого глаза ее сверкнули в мою сторону: — И тебя тоже, Кэтрин. Вы все думали, как вам тяжело взаперти без школы и сверстников, но вы и понятия не имели, как было мне после того, что сделал со мной мой отец, тогда бы вам там показалось по-настоящему хорошо! Ты с твоими вечными обвинениями, подумай, когда я могла вас выпустить? Когда мой отец внизу приказывал мне делать то, что я делала? Делай, иначе ты не получишь ни одного пенни, и я расскажу о твоих детях твоему любовнику!

Я задохнулась. Потом вскочила на ноги.

— Он знал о нашем существовании? Дед знал? Она опять рассмеялась своим тяжелым, хрупким, как бриллианты, смехом.

— Да, он все знал, но это не я ему сказала! В тот день, когда я с Крисом убежала из этого зловещего дома, он нанял детективов следить за нами. А потом, когда погиб мой муж, мой адвокат уговорил меня обратиться к родителям за помощью. Как ликовал мой отец! Как ты не понимаешь, Кэти,

— она говорила так быстро, что слова налезали одно на другое, — ему нужна была в его доме я с моими детьми, чтобы держать меня в кулаке! Он давно все распланировал на пару с моей матерью: как они проведут меня, чтобы я думала, что он не знает о детях на чердаке. Но он всегда о вас знал! Это была его идея посадить вас под замок на всю оставшуюся жизнь!

У меня снова перехватило дыхание, и я уставилась на нее. Я не очень верила ей: да и как я могла ей верить после всего, что она сделала?

— И бабушка принимала участие в разработке его плана? — спросила я, чувствуя, как с самых кончиков ног по мне поднимается оцепенение.

— Она? — переспросила мама, бросая на бабку тяжелый презрительный взгляд. — Да она бы сделала для него что угодно, ведь она ненавидела меня. Она слишком сильно любила меня в детстве и терпеть не могла его сыновей, которым он отдавал предпочтение. А когда мы оказались здесь в его ловушке, он ликовал, видя детей его сводного брата запертыми в клетке, как звери, запертые до конца дней. И пока вы играли в свои игры и украшали цветами чердак, он ни на один день не отставал от меня. «Им не следовало родиться, ведь правда?» — говорил он лукаво и всякий раз высказывал хитроумные предположения, не лучше ли вам было всем умереть, чем состариться или заболеть и умереть взаперти. Поначалу я не думала, что он говорит серьезно. Я думала, что это просто очередной способ помучить меня. Изо дня в день он повторял, что вы злые, порочные, греховные дети, которых надо извести. Я плакала, умоляла, ползала на коленях и просила, но он только смеялся. Однажды вечером он набросился на меня: «Ты дура, — сказал он. — Неужели у тебя не хватает мозгов понять, что я никогда не прощу тебе того, что ты жила со своим дядькой? Это же грех перед лицом Господним! И ты еще рожала ему детей!» Он бушевал опять и опять, временами срываясь на крик. Потом он бил меня своей тростью, как попало, куда мог достать. А моя мать сидела рядом и светилась от удовольствия. Да, в течение первых нескольких недель он не признавался, что знает о вашем присутствии наверху, а после я уже сама была в ловушке.