Кровавая месса - Бенцони Жюльетта - Страница 49

– Если Леопольдина меня любит, то примет таким, какой я есть! – заверил Шабо своего собеседника, приняв позу, которая ему казалась достаточно «римской».

– Девушка – может быть, но только не ее братья. Теперь ты хорошо знаком с Джуниусом и знаешь, что это человек строгих правил, безгранично преданный делу революции. Но Фрей банкир, и деньги для него имеют значение. Если ты хочешь получить его сестру, то должен доказать, что достоин ее. Впрочем, это совсем не трудно. Ты можешь разбогатеть, не поступаясь своей совестью.

– Ты так думаешь?

– Я в этом уверен. Послушай, вот-вот нам всем представится случай немного заработать. Ты же знаешь, что депутаты требуют конфискации имущества иностранцев, но никто не уточнял, какого именно – движимого или недвижимого. Банкиры готовы к тому, что у них отнимут дома, но не ждут, что им придется расстаться с их содержимым. А в их особняках хранятся целые состояния. Там и драгоценности, и мебель, и произведения искусства...

Шабо немедленно вспомнил, в какой обстановке жила Леопольдина. Ее окружали вещи утонченные, элегантные, изысканные, подчеркивающие ее красоту. Неужели ее этого лишат? И его заодно, потому что Фреи все чаще заговаривали о его переезде на улицу Анжу. Шабо был очень рад сменить квартиру, но сначала ему нужно было избавиться от своей экономки, которая заодно являлась его любовницей, к тому же беременной. И для этого ему тоже понадобятся деньги!

– А ты знаешь способ, чтобы избежать этого? – спросил он Делоне.

– Конечно. Надо потребовать от банкиров честную компенсацию – например, миллион, – и они могут оставить мебель себе. Правда, мне известно, что Бац вместе с Люлье работают сейчас над запиской, требующей конфискации только зданий. Как бы то ни было, если ты с нами, то сможешь заработать.

Бац! Снова этот вездесущий Бац! Можно было подумать, что революция совершалась в интересах этого человека. Шабо не выдержал и задал вопрос Делоне:

– Так этот твой Бац участвует во всех финансовых операциях?

Делоне оскорбленно поднял бровь.

– Бац не мой и не твой, он не принадлежит никому из наших друзей, усвой это наконец. Но действительно диктует правительству финансовую политику. Джуниус Фрей видит в этом одни только преимущества. Можешь сам с ним поговорить...

– Но какова же тогда роль Робеспьера во всем этом? С 27 июля Неподкупный стал членом Комитета общественного спасения.

– Робеспьер – особый случай. Никто не знает, о чем он думает, и никто не может назвать себя его другом, кроме, пожалуй, семейства Дюпле. Робеспьер холоден, скрытен, подозрителен и жесток. Он прокладывает себе дорогу в тени и скоро добьется высшей власти, в этом я уверен. Скажу тебе больше – сам Марат его боялся. Но у нас есть Дантон, Сен-Жюст и другие влиятельные люди, чтобы при необходимости перекрыть ему дорогу. А тебе я советую подумать о своем собственном счастье. Ты его заслужил, да и революция не будет длиться вечно!

Вот такие речи были Шабо по душе. Не пришла ли пора кому-нибудь позаботиться о счастье яростного санкюлота? Когда пылкий трибун расстался с Делоне, ему казалось, что у него выросли крылья. Перед ним открывалось радужное будущее, ему будет принадлежать та женщина, которую он выбрал! Шабо был еще молод, ему очень хотелось жить полной жизнью. Весело насвистывая, он отправился на улицу Анжу, и Джуниус Фрей подтвердил все, о чем ему говорил Делоне. От себя же банкир добавил, что государство, опирающееся на насилие, не может существовать вечно. Правительству рано или поздно придется подумать о нормальной жизни для народа.

На самом деле Шабо и раньше думал об этом. Он отлично знал, что дела у Республики идут плохо. Шестьдесят департаментов из восьмидесяти трех были охвачены восстанием, вандейцы повсюду одерживали победу, и даже на границах было неспокойно. Депутаты как раз собирались отправить на гильотину генерала де Кюстина, который не удержал Майнц. Валансьенские полки капитулировали перед герцогом Йоркским, а австрийцы в занятых ими северных районах установили своего рода военную диктатуру, напоминавшую прежний режим. Снабжать Париж продовольствием становилось все труднее.

Разумеется, республиканцы отчаянно боролись. Большинство восставших жирондистов удалось схватить, их вожак Бриссо сидел в тюрьме Аббе. Для того чтобы покончить с восстанием в Вандее, Конвент отозвал с восточной границы полки Вестермана, и им предстояло опробовать на месте тактику выжженной земли и массовых казней. Но до окончательной победы Республики было еще очень далеко. Самое главное – никто не мог предсказать заранее, как поведет себя взбудораженный и недовольный Париж. Люди переживали трудные времена, не видя перемен к лучшему и не ожидая прихода светлого будущего, которое обещали.

Чтобы как-то отвлечь горожан, на очередном заседании Конвента Барер предложил в честь годовщины 10 августа – дня падения монархии – разрушить королевские усыпальницы в Сен-Дени. Идею встретили с восторгом. Бареру долго аплодировали. А потом несколько недель люди, вооруженные заступами, уничтожали памятники, скульптуры, вытаскивали тела и, надругавшись над ними, сбрасывали в общую могилу. Хуже всего обходились с прахом королев – у них вырывали оставшиеся волосы, рвали в клочья «на память» не сгнившую еще одежду. Даже Генрих IV, несмотря на то, что он всегда был любим в народе, не избежал этой участи. Ему отрезали бороду и усы, чтобы раздавать потом в качестве «сувениров». Целыми днями над Парижем витал тошнотворный запах.

Но на этом новые власти не успокоились. Появился «закон о подозрительных», открывавший дорогу террору. Людей хватали прямо на улицах, без всякого разбору, и никто не мог быть уверен, что ему удастся избежать печальной участи. И наконец, королеву перевели в тюрьму Консьержери, чтобы начать против нее процесс. Это случилось 2 августа, а на следующий день появились сообщения о том, что австрийская и английская армии объединились, чтобы идти на Париж. Коммуна призвала граждан грудью встать на защиту Республики и отдала приказ немедленно арестовать всех австрийцев и англичан, находившихся на территории Франции.

Бацу с трудом удалось внушить Шарлотте Аткинс, что она подвергается серьезной опасности и должна подумать о возвращении на родину.

– Ваш фламандский паспорт недолго будет служить вам защитой, – уговаривал ее барон. – Если вы соберетесь открыто вернуться в Голландию, вас могут обвинить в том, что вы шпионка регентши, эрцгерцогини Марии-Кристины, сестры Марии-Антуанетты.

– Вы же знаете, что я не хочу уезжать, – стояла на своем леди Аткинс. – Помогите мне лучше попасть в Консьержери. Позвольте вам напомнить: я собираюсь просить королеву, чтобы она позволила мне занять ее место.

– Это невозможно. Тюремщики все предусмотрели. Они не позволяют ни одной женщине подойти к королеве, кроме тех, кто ей прислуживает.

– Я переоденусь мужчиной!

– За королевой постоянно следят. Это вам не Тампль. И потом, я сам не оставил мысли спасти ее. У меня есть план, который я постепенно привожу в исполнение. Так что позвольте действовать мне, а сами уезжайте. Не забывайте о вашем сыне. – Барон прибег к последнему доводу. – Вы не должны рисковать своей жизнью напрасно.

– Но маленький король тоже ребенок. И этот несчастный малыш в руках грубого животного. Симон его убьет!

В глазах барона вспыхнул мрачный огонь.

– Он не посмеет. Король – слишком ценный заложник для Республики. Кроме того, Симон прекрасно знает, что не проживет и суток после смерти Людовика XVII. Я его убью. Так что не тревожьтесь понапрасну: должен вас заверить, что жена Симона души не чает в мальчике, и с ним прекрасно обращаются. Уезжайте и ни о чем не беспокойтесь. Я не спущу с него глаз в ожидании лучших времен.

– Уехать? Но как? На вашем корабле из Булони?

– После объявления войны мои корабли не могут больше свободно выходить в море. Все рыболовецкие суда находятся под наблюдением. Вам лучше ехать через Нормандию на американском корабле. Полковник Сван ждет вас в Гавре.