Как убивали Сталина - Добрюха Николай - Страница 22

Проще говоря, Горький стал исповедовать общечеловеческие ценности. Однако достаточно быстро понял, что мир до них ещё не дорос. И… маятник Горького снова двинулся в другую сторону. Тут его, попридержав, взял под своё влияние (и надолго!) Ленин, к тому периоду уже признанный политический теоретик. Впервые они встретились в Петербурге 27 ноября 1905 года в редакции газеты «Новая жизнь».

Газета, созданная при активном участии Горького, быстро переходит под контроль Ленина. Горький, как только может, работает на революцию. В дни декабрьского вооружённого восстания он предоставляет свою квартиру в распоряжение одного из опорных пунктов руководителей восстания. А перед этим, когда всё ещё только начиналось, после «кровавого воскресенья» 9 января 1905 года, он даже составил революционное воззвание, призывавшее к свержению самодержавия. Его арестовали и посадили в Петропавловскую крепость. Однако с успехом шедшие на Западе постановки пьесы «На дне» делают свое дело. Возмущение Европы и Америки заставляет царя освободить автора «Буревестника» и «Песни о Соколе».

Тем не менее его всё-таки высылают из столицы и тем самым только революционизируют. Чтобы не дразнить царские власти, Горький едет в Америку и пытается там публичными выступлениями подзаработать денег на продолжение революции. Это толком не удаётся. Зато удаётся заработать новый литературно-политический капитал, который по ценности своего влияния превзошёл тогда все денежные затраты социал-демократов. Именно в Америке в 1906 г. рождается самая революционная книга Горького «Мать». Чего не смогли сделать самые умные и страстные речи вождей пролетариата — сделала эта книга. Его стали называть «великий пролетарский писатель».

Революция 1905 года в крестьянской России, не поддержанная широкими крестьянскими массами, терпела страшное поражение. Много ставившая на эту революцию интеллигенция впадала в упаднические настроения и теряла веру в тех, кто руководил восстанием против средневековья царских порядков. Горький всё больше встречал непонимание со стороны вчерашних единомышленников и товарищей по искусству, но сдаваться не хотел. Сомневался Шаляпин, бомбил чёрными письмами Леонид Андреев, а Горький упрямо твердил: «Я социал-демократ, потому что я — революционер, а социал-демократическое учение — суть наиболее революционное». Это из ответа Л. Андрееву 18 марта 1906 года. Серьёзность своего возвращения в марксизм и преданность ему он доказал в 1907 году участием в Лондоне в V съезде РСДРП на стороне большевиков.

Наступала пора невыносимых преследований и тюрем. Могли арестовать за одно слово против царя. Многие, в том числе и самые преданные поклонники, отошли тогда от Горького. И… Горький снова стал основательно задумываться. И маятник его сомнений в конце концов вырвал его из рук Ленина и медленно пошёл в прежнюю сторону. Шёл 1908 год. После амнистии 1913 года (в честь 300-летия Дома Романовых) Горький вернулся в Россию…

В итоге так разошёлся с Лениным во взглядах, что даже, говорили, не ответил ему, когда тот в январе 1916 года почти обречённо просил его выручить деньгами на жизнь… Вот те, напоминающие крики о помощи, слова: «В силу военного времени я крайне нуждаюсь в заработке и потому просил бы, если это возможно и не затруднит Вас чересчур, ускорить издание брошюры». Наверняка не просто так не помог: брошюра та, «Капитализм и земледелие в Соединённых Штатах Америки», — как писал ему Ленин, — могла стать «особенно пригодна для популяризации марксизма».

Такой откат Горького от марксизма не был случайным. Ещё более явным свидетельством отката служит письмо Горького Пятницкому (тому самому К. П. Пятницкому, с которым он занимался книгоиздательством и которому посвятил пьесу «На дне» — одно из лучших своих произведений). Это письмо, касающееся желания вождя напечатать в России утверждающий философию марксизма «Материализм и эмпириокритицизм», содержит безапелляционное указание: «Относительно издания книги Ленина: я против этого».

Дошло до того, что они стали чуть ли не врагами. После Февральской революции Горький обратился к Временному правительству со словами поддержки. Ленин, как мало кто понимавший несостоятельность этого правительства, не знал, что делать?! Учитывая огромное влияние, которое Горький имел тогда в обществе (в том числе и среди рабочих), Ленин пытается хоть как-то нейтрализовать это обращение «главного певца революции» к Временному правительству. Для этого он обнародует то, в чём сам Горький признавался ему на Капри: «Я знаю, что я плохой марксист. И потом, все мы, художники, немного невменяемые люди».

После рассекречивания нелицеприятных для «великого пролетарского писателя» слов следовал раздражённый ленинский комментарий: «Нелегко спорить против этого. Нет сомнений, что Горький — громадный художественный талант, который принёс и принесёт много пользы всемирному пролетарскому движению. Но зачем же Горькому браться за политику?»

«Великий пролетарский писатель» в долгу не остался. Он стал писать в газете «Новая жизнь» против большевиков такое, что, наверное, Ленин до сих пор по ночам в гробу ворочается… Уже на 13-й день после «революции, о необходимости которой всё время говорили большевики», Горький написал:

«…Ленин и соратники его считают возможным совершать все преступления, вроде бойни под Петербургом, разгрома Москвы, уничтожения свободы слова, бессмысленных арестов — все мерзости, которые делали Плеве и Столыпин… Вот куда ведёт пролетариат его сегодняшний вождь, и надо понять, что Ленин не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата».

Горький, много твердивший, что испытывает «органическое отвращение к политике», вдруг оказался «по уши в политике». Он не мог бездействовать, видя, как голод, холод и всеохватывающая неразбериха превращали даже столицу в центр беззаконий. И в то же время не мог смириться с теми вынужденными чрезвычайными мерами, какие срочно были противопоставлены большевиками этим нарастающим беззакониям. Его выводило из себя бесцеремонное, часто дикое и даже зверское обращение победившего народа с интеллигенцией, и без того обиженной и озлобленной непониманием происходящего; не говоря уже про необъяснимые, на его взгляд, жестокости ко всем бывшим — без разбору! Как бешеный метался в те дни из стороны в сторону маятник его жизни, решая: с кем быть?!

Особенно раздражали его ничем не вызванные, так называемые «огрехи революции», когда варварски «разбирая деревянные дома на топливо, рабочие ломают рамы, бьют стёкла, зря портят кровельное железо, а у них в домах — крыши текут, окна забиты фанерой и т. д.».

Всё это, вместе взятое, оттолкнуло Горького от Октября, и… он вышел из партии. Вышел как раз тогда, когда, как казалось большевикам, мог бы своим авторитетом успокоить и организовать стихию интеллигенции и студенчества в интересах новой власти. Вышел потому, что, бросаясь в жестоком хаосе тех дней от одной якобы спасительной идеи к другой, в конце концов решил, что для социализма на Руси ещё не время! Запутавшийся в своих мыслях Горький, конечно, пытался собрать в одно целое и объединить непримиримое, а именно — демократию буржуазии и диктатуру пролетариата. Он много думал об этом. Но разве это было возможно? О многом из наболевшего мучительно писал в «Новой жизни». Вышло около полусотни душераздирающих откровений. В июле 1918-го газету закрыли. Горький просил возобновить выпуск, но Ленин в политике был неумолим, повторяя (чтобы все знали!), что революцию в белых перчатках не делают!!!

Тогда Горький нашёл выход и… издал книгу «Несвоевременные мысли». Прочитавшего ждали следующие выводы:

— курс Ленина на социалистическую революцию был преждевременным;

— роль интеллигенции в революции большевиками не понята;

— союз рабочего класса и крестьянства — утопия;

— единственный выход — возврат к Учредительному собранию;

— в противном случае — всё это плохо кончится…

Горький явно не хотел вспоминать того Горького, который, когда бури ещё не было, страстно звал её ставшими известными на весь мир словами: «Пусть сильнее грянет буря!»