Кречет. Книга IV - Бенцони Жюльетта - Страница 59

Все эти процедуры заняли довольно много времени, и до наступления темноты Турнемин уже не успел закончить осмотр плантации и наведаться во второй лагерь рабов, который был устроен, во избежание чрезмерного скопления чернокожих вблизи особняка, возле самой границы плантации у подножия Красного Холма.

Кальвес с видимым облегчением проводил дотошных посетителей на берег реки, где стоял дом Симона Легро.

Он возвышался над самым поворотом Лембе, недалеко от ее слияния с Мармеладой, в окружении веерных пальм и палисандровых деревьев: приземистый, деревянный, беленый известью. Со всех сторон — веранды, позади — служебные постройки.

Место чудесное, и дом был бы неплох, если бы не навешанные к столбикам веранды мощные ставни из цельного дерева с прорезями — явно для ружейных стволов. Симон Легро любил, как видно, спать спокойно и не давал застать себя врасплох.

Навстречу отряду на крыльцо вышла с лампой негритянка — высокая девушка с очень темной кожей и неподвижным, словно вырубленным из базальта лицом. Поверх красной юбки с разрезом на боку, сквозь который виднелась чуть не вся мускулистая нога, был повязан белый фартук, а вырез на кофте был таким глубоким, что почти не скрывал покачивавшиеся при каждом ее движении грушевидные груди. В ушах ее висели большие медные кольца, на голове красовался белый убор.

— Дезире, — произнес Кальвес, — это новый хозяин. До возвращения Симона он будет жить тут. Все, что с ним, его люди. Служи им хорошенько.

Девушка не без изящества поклонилась, потом выпрямилась гибким движением и повела гостей в дом, где, к их удивлению, уже накрыт был ужин на большом деревянном столе, стоявшем в центре комнаты, служившей гостиной и столовой одновременно, куда выходили двери трех спален и своего рода буфетная — отделяющая его от главной комнаты стена не доходила до потолка. Обстановка была довольно скромной: легкие стулья, что-то вроде канапе с красными подушками и стойка для оружия, между прочим, пустая. С потолка свисала большая масляная лампа, освещая стол и стоящие на нем блюда.

Жиль перевел взгляд с пустующей оружейной стойки на хорошо заметные на земляном полу следы собачьих когтей.

— Уж не на войну ли отправился Легро? — спросил он небрежно. — Ружья исчезли, собаки куда-то делись…

Дезире, которой предназначался вопрос, молча отвернулась, однако Жиль успел заметить промелькнувший в глазах девушки страх. Она убежала на кухню, а Кальвес рассмеялся и ответил вместо нее:

— Дорога до Кенскофа не близкая и не всегда безопасная: в лесах и в горах прячутся банды беглых рабов. Господин Легро никогда на расстается с собаками. Они за милю учуют негра. И ружье он, разумеется, захватил с собой. Никто в этих проклятых местах без оружия не ездит.

— Ружье? Судя по следам на полке, у него при себе целый арсенал. Не забыть бы спросить, как он умудряется стрелять сразу из пяти стволов.

Ну да ладно… мне остается лишь поблагодарить вас за заботу. Завтра с рассветом встретимся возле хозяйственных построек. Надеюсь, до тех пор вы успеете исполнить мои указания.

Москит заверил, что все сделает, как приказано, и исчез в темноте, беззвучно, как кот.

— Понго не любить подлый человек, — заявил индеец, глядя ему вслед. И добавил потише, чтобы слышал один Жиль:

— И не любить взгляд, который он бросать перед уходом на черная девушка… Замышлять нехорошее!

— Думаешь, я не понимаю? Мне тоже кажется, что они готовят нам какую-то гадость, только вот какую? Может, мы все же поужинаем? — спросил он уже громко своих спутников, с интересом расхаживавших по комнатам. Исключение составлял Финнеган. Он уже давно заинтересовался остуженными в речной воде бутылками, которые служанка при них поставила на стол: зубами вынув пробку из одной, он жадно принялся хлебать из горлышка.

Произошла небольшая заминка, потому что матросы не решались сесть за один стол с Турнемином, но тот отмел их робкие возражения:

— Не забывайте, друзья мои, мы с вами на арене боевых действий. А в траншеях разве разводят церемонии? Садитесь. Видите, здесь накрыто на семерых, а это значит, что, пока мы объезжали плантации, сеньор Кальвес успел передать соответствующее распоряжение. А вот и первое блюдо.

В дверях появилась Дезире, неся с крайней осторожностью двумя руками большое блюдо, в котором аппетитно дымилось рагу из цыпленка, ямса и нежных пататов. Она поставила его в центр стола рядом с уже разложенными фруктами, сырами и компотом.

Турнемина поразило, какими жадными взглядами сопровождали ее матросы — их, без сомнения, больше интересовала сама девушка, чем то, что она несла. Жиль даже улыбнулся, он тоже не мог не оценить по достоинству первобытную чувственность, исходившую от Дезире, и мягкое колыхание ее груди, грозившей то и дело выскользнуть из выреза легкой хлопковой одежды, пока она, ни на кого не глядя, наполняла тарелки. По тому, как задрожали сжатые в кулак пальцы Жермена, когда негритянка дотронулась бедром до его локтя, Турнемин догадался, что у помощника капитана чешутся руки…

Все молчали, и в этой тишине было что-то давящее. Слышалось лишь звяканье половника по фаянсовому блюду и тарелкам да тяжеловатое дыхание мужчин. Но, едва Жиль, перекрестив пищу и сведя застольную молитву к одной фразе, дал знак начать трапезу и потянулся сам к ложке, Понго заговорил:

— Ждать! — выразил он весьма лаконично свою мысль.

И, жестом подозвав Дезире, он наполнил ложку подливой и протянул девушке.

— Есть! — приказал он.

Она отрицательно качнула головой и хотела убежать на кухню, но индеец крепко держал ее за руку.

— Мы не есть, если твоя не пробовать пища.

Мы твоя не знать. Но знать, что есть служанка в доме у негодяй…

Что-то дрогнуло в глазах негритянки, пока она обводила взглядом ставшие неподвижными, словно окаменевшие лица белых и откровенно угрожающее — Понго. Но она замешкалась лишь на мгновение. Потом презрительно поморщилась, взяла ложку и проглотила содержимое. И, пожав плечами, скрылась на кухне.

И, хотя гости чувствовали ее присутствие за тонкой низкой перегородкой, атмосфера разрядилась.

— Ну так как же? — спросил Пьер Менар. — Можно начинать?

Но Жиль все не решался притронуться к еде.

Он вопросительно посматривал то на Понго, то на Финнегана, склонившегося над своей тарелкой и старательно обнюхивавшего пищу, и наконец отставил блюдо подальше.

— Если хотите знать мое мнение, лучше сегодня обойтись сыром и фруктами. Женщина колебалась, когда Понго заставил ее попробовать свою стряпню.

— Но все-таки попробовала, — возразил Жермен, который, совершенно очевидно, был покорен экзотическим очарованием служанки. Значит, еда не отравлена…

Финнеган поставил на стол опустошенную бутылку.

— Нет, не отравлена, но это еще не значит, что она безопасна, и я согласен с шевалье — лучше не трогать блюдо, каким бы аппетитным оно ни казалось. Эй, Дезире! Заберите-ка все это и дайте нам чистые тарелки.

Но ему никто не ответил. По ту сторону перегородки не раздавалось больше ни звука.

— Наверное, сбежала через окно, — сказал Жиль.

Он вскочил и бросился на кухню.

Окно оказалось закрытым, и сначала Турнемин никого не увидел. На полках громоздились горшочки, банки, висели плетенки лука и связки сухих фруктов. Посредине стоял стол, и, обходя его. Жиль наткнулся на

Дезире: свернувшись калачиком, подложив локоть под голову, девушка спала, да так глубоко, что даже не шелохнулась, когда хозяин попробовал разбудить ее.

— Эй, идите все сюда! — крикнул Жиль. — Похоже, Понго оказал нам хорошую услугу, когда заставил кухарку испробовать то, что она приготовила, на себе.

Опустившись на колени, Лайам поднял веко негритянки, пощупал пульс. Потом выпрямился и, вздохнув, сказал:

— А она всего ложку съела! Если бы мы проглотили все, что было положено на тарелки, то уснули бы не в пример крепче, так глубоко и надолго, что очухались бы, вероятно, на том свете.

Даже если бы нас, на китайский манер, стали резать на кусочки, мы и то бы глазом не моргнули.