Кречет. Книга IV - Бенцони Жюльетта - Страница 10

Выиграть войну — еще не все. Коль не умеешь распорядиться своей победой, считай, потерял время впустую и все жертвы были напрасны…

Ударь прямо под копыта лошади Турнемина молния, он и тогда не был бы поражен сильнее, чем теперь, когда выслушал гневную, бурную и неожиданную речь Вашингтона — а он всегда считал его, и с полным основанием, одним из самых светлых и беспристрастных умов современности. Во Франции никто и думать не думал, что ситуация здесь так быстро и резко ухудшилась.

— Но это просто ужасно! — вздохнул он. — Если я вас правильно понял. Конгресс и не может выплачивать какие бы то ни было долги?

— Не может. Правда, он начал печатать деньги, которые мы называем континентальными долларами, но ими разве что стены на кухне обклеивать.

— Однако такой огромный край не может быть бедным…

— Конечно… он сказочно богат. Урон от войны небольшой, а трофеев великое множество. Сами владения английской короны и те земли за горами Эллегейнис, которые Великобритания оставляла за собой. К тому же теперь не приходится платить за аренду владельцам-англичанам или в казну королевства. Немало добра просто-напросто побросали в океан… Да вот только и промышленность и торговля все равно хиреют на глазах, коммерсант, скажем, из Нью-Йорка по-прежнему шарахается, как от чумы, от фермера с Юга: тому не понять, как он считает, его личных сложностей… а только они его и волнуют по-настоящему.

Некоторое время хозяин и гость ехали молча.

Роль кредитора нравилась Жилю все меньше. Однако он по-прежнему жалел тех великодушных французов, которые из чисто идейных соображений бросили свои средства в горнило американской политики, а ею, как выяснилось, заправляет Конгресс, являющий собой собрание одержимых эгоистов всех мастей. И еще он никак не мог уразуметь, почему же удалились от дел великие мужи, с такой настойчивостью добивавшиеся свободы для своей страны? Чем занимались, глядя на эту мышиную возню, те же Франклины, Джоны Адамсы… и Вашингтоны?

— Что же вы будете теперь делать? — спросил он резко.

Вашингтон достал часы, взглянул на них и улыбнулся.

— Обедать, друг мой. Уже пора, не стоит заставлять госпожу Вашингтон ждать нас. Тем более что наверняка подъехали новые гости. Капитан Вердслей уже, верно, добрался до «Маунт Вернона».

Генерал говорил так спокойно, так миролюбиво улыбался, что в душе Турнемина шевельнулось сомнение. А не разыгрывал ли великий человек перед ним только что комедию — артист он в таком случае отменный, — не желая, чтобы Жиль обращался со своим ходатайством в Конгресс? И Турнемин решил внимательней прислушаться ко всему, о чем станут говорить за обедом… Может быть, новые гости помогут ему увидеть генерала таким, каким тот был, когда Жиль сражался под его командованием. Нет, тот Вашингтон не мог бы спокойно заниматься разведением мулов, глядя с огорчением, как рушится мечта всей его жизни, но не желая и пальцем шевельнуть, чтобы этому воспрепятствовать.

Но еще до обеда произошли события, ясно показавшие Турнемину, что близятся великие перемены, и судьба Соединенных Штатов, как и его собственная, еще окончательно не определилась.

Подъезжая неторопливой рысью к «Маунт Вернону», они с генералом заметили, что под сводами колоннады прогуливаются двое. Похоже, приезд гостей сильно взволновал Вашингтона.

Он пришпорил коня, галопом доскакал до крыльца, спрыгнул с седла с легкостью, которой мог бы позавидовать не один юный лейтенант, и чуть не бегом бросился к одному из приезжих — высокому, крупному, даже тучноватому, в большом седом парике и с твердым, несколько презрительным выражением лица, в котором чувствовалось что-то агрессивное.

Жиль, невольно последовавший примеру генерала, подскакал к дому в тот момент, когда Вашингтон воскликнул:

— Это вы? Приехали? Какими судьбами? Вас вызвали?

— Нет. Никто не знает, что я покинул Лондон.

А проделал я столь долгое путешествие с единственной целью получить от вас решительное согласие, поскольку время не терпит. Но с вечерним отливом я должен отплыть обратно.

Холодный изучающий взгляд незнакомца остановился на Турнемине, и, разговаривая с Вашингтоном, он все смотрел на Жиля, враждебно и подозрительно.

— Давайте пройдем к вам в кабинет! — произнес он раздраженно. — Как я уже сказал, у меня мало времени, и мне надо поговорить с вами с глазу на глаз.

— Разумеется. Только сначала позвольте представить вам одного из моих ближайших помощников во времена битв шевалье Турнемина, мы прозвали его «Кречетом».

— Вечно у вас французы! — Собеседник Вашингтона попытался улыбнуться, но вышла гримаса, больше похожая на собачий оскал. — Лучше бы мы были одни.

Жиль побагровел.

— Я приехал повидать генерала Вашингтона, сударь. А не вас! И, думаю, генерал не стал бы скрывать, если бы мой визит нарушал его планы. Разумеется, я уеду немедленно, как только…

— Ни в коем случае! — отрезал Вашингтон и сурово взглянул на неприятного незнакомца. — Я рад вас видеть, друг мой, однако не забывайте, что вы у меня в гостях, и я волен принимать здесь кого угодно! А теперь давайте пройдем в кабинет… с позволения господина де Турнемина: он, надеюсь, побудет пока в гостиной в обществе госпожи Вашингтон. Проводите нашего общего друга, Тим, — крикнул он следопыту, как раз появившемуся на пороге кухни, куда тот относил охотничью добычу.

— Кто это? — с досадой спросил Жиль, кивнув подбородком в сторону удалявшегося вслед за Вашингтоном человека в белом парике, за которым, в свою очередь, шел его спутник, очевидно секретарь.

— Не знаешь? Это же Джон Адаме! — ответил Тим. — По-своему значительная фигура, он вместе с Томасом Джефферсоном входил в комиссию по подготовке Декларации Независимости. В прошлом адвокат, кстати, отличный оратор… боюсь только, он не любит французов.

— Я уже понял. А чем он занимается в Лондоне?

— Он там послом, место как раз по нему, потому что Джон Адаме и после войны сохранил большое почтение ко двору английского короля.

Правда, теперь он, кажется, одинаково недолюбливает и англичан и французов…

— А зачем он сюда приехал?

— Не знаю, — ответил Тим и отвернулся, чтобы бросить палку подбежавшей собаке. Он даже отошел на несколько шагов, и Жиль понял, что его друг хочет избежать дальнейших расспросов.

Впрочем, его любопытство было удовлетворено очень скоро — сразу после обеда, поданного по обыкновению в три часа. На этот раз за семейным столом уселось человек двенадцать, и все они отдали должное простой, но обильной пище: обед состоял по большей части из овощей и рыбы. На десерт подали, как обычно, орехи и сваренное Мартой Вашингтон клубничное варенье; тут генерал любезно поднял бокал мадеры за здоровье короля Франции, друга и союзника Америки, а потом произнес еще один тост:

— Друзья мои, предлагаю выпить за новое рождение Соединенных Штатов. По зрелом размышлении я решил уступить настояниям присутствующего здесь Джона Адамса, покинуть деревенскую обитель и возглавить делегацию Виргинии в Федеральном Конвенте, который вскоре соберется в Филадельфии, чтобы всеми силами постараться отстоять единство страны. Так пусть Конвент выработает предложения, достойные великой свободной страны и найдет в своем народе опору, чтобы защитить счастье и достоинство Соединенных Штатов!

Его благородная речь была встречена овацией, все встали и присоединились к тосту. Но низкий голос Джона Адамса перекрывал поднявшийся шум, как большой соборный колокол заглушает перезвон колоколов маленьких церквей:

— И пусть на заседании Конвента Джордж Вашингтон станет первым президентом Соединенных Штатов Америки!

На этот раз гости просто зашлись от восторга, и скромные возражения генерала потонули в радостном гуле. И Жиль без всякой задней мысли разделил со всеми эту радость. Что может быть лучше для франко-американских отношений, для погашения французских кредитов и даже для Жиля лично, поскольку он собирался остаться жить в Америке, чем восхождение Джорджа Вашингтона, умного и честного человека, солдата, политика, на высшую государственную должность?