Врата Мёртвого Дома - Эриксон Стивен - Страница 70

– Ублюдок! – прошипела Фелисин. Увидев, как последние капли воды пропадают между губами старика, она подумала: «Этот человек оставил Бенета на верную смерть, а сейчас пытается отравить память об этом дорогом для меня человеке. Но он промахнулся… Я сделала все, что могла, чтобы сохранить жизни этих людей, и они возненавидели меня за это – оба… Их гложет изнутри та цена, которую мне пришлось заплатить. А Баудин теперь пытается все отрицать. Нечего даже и думать о совести этого громилы, поэтому, воткнув один из своих ножей в мое горло, он абсолютно ничего не почувствует – просто еще один мертвый из клана знати… Еще одна леди Гаезин».

Встретившись с взглядом Геборийца, она медленно заговорила:

– Мне каждую ночь снится река крови, в которой можно свободно и вольготно плыть… Оба из вас там тоже есть – но только в самом начале, так как под конец вы уходите на дно. Думайте, как хотите, но только мне одной суждено пройти через все испытания и выбраться из этой передряги. Мне, только мне.

Оставив ничего не понимающих мужчин, пристально смотрящих ей вслед, Фелисин направилась к своей палатке.

Следующей ночью они нашли воду за час до восхода луны. Ключ появился сам собой в основании какого-то каменного углубления, питаясь, вероятно, из глубокой невидимой расщелины. Поверхность ключа была покрыта жидкой грязью. Баудин подошел к самому краю, однако не сделал ни одного движения, чтобы припасть на колени и начать выгребать жидкую глину, как это всегда было раньше. Через мгновение Фелисин почувствовала головокружение и, сбросив с плеч продуктовый мешок, бросилась к источнику.

Глина ярко заблестела: приглядевшись, девушка обнаружила, что вся поверхность жидкой грязи покрыта медленно копошащимися ночными бабочками, распластавшими свои крылья. Фелисин потянулась, чтобы разогнать этот плавучий ковер и припасть к живительной влаге, но Баудин перехватил ее за запястье и с волнением прошептал:

– Вода отравлена. Ее заполнило несметное количество личинок ночных бабочек, которые пожирают тела своих родителей.

«Дыханье Худа, вновь эти личинки».

– В таком случае, можно профильтровать воду через одежду, – предположила Фелисин.

Громила отрицательно покачал головой.

– Личинки выделяют яд, который очень хорошо растворим. Мы не в силах что-либо изменить: источник станет пригодным для питья только по прошествии месяца.

– Но ведь вода нужна нам прямо сейчас.

– Если ты выпьешь, Фелисин, то умрешь в течение нескольких минут.

Девушка уставилась на серую топь в отчаянном желании не слушать Баудина и припасть губами к влаге: огонь жег ее горло, ее разум. «Не может быть. Мы же все умрем без нее».

Баудин отвернулся. В этот момент подошел изнуренный Гебориец и рухнул на каменный скат. Его кожа была чернее ночи, а под серебряным светом ночных звезд она начала блестеть подобно шерсти вепря. Воспаление, развившееся на культе его правой руки, вроде бы начало спадать, оставляя за собой на коже гноящиеся трещины, источающие странный запах каменной пыли.

Старик стал похож на призрак, и, вспоминая его кошмарное ночное появление перед глазами, Фелисин засмеялась как сумасшедшая. Хохот был на грани истерики.

– А помнишь Крут, Гебориец? В Унте? Помнишь Последователя Худа – священника, покрытого мухами, вместо тела которого оказалась только пустота? А ведь у него было к тебе послание… И что же я вижу сейчас? Пошатывающийся человек, который кишит не мухами, а татуировками. Разные боги, однако одно и то же послание – вот что мне видится… Позволь Фениру говорить через эти потрескавшиеся губы, старик. Неужели слова твоего бога будут вторить Худу? Неужели весь мир в самом деле представляет собой огромные весы, на чашках которых – рок и судьба? Летний Вепрь – Клыкастый Сеятель Войны, что ты на это скажешь?

Старик непонимающе уставился на девушку. Он открыл было рот, однако из него не донеслось ни единого звука.

– Что это было? – ехидно спросила Фелисин, склонившись к нему ухом. – Жужжанье крыльев? Нет, вовсе нет.

– Дура! – пробормотал Баудин. – Вместо того чтобы заниматься пустой болтовней, лучше бы поискала место для лагеря.

– А что, дурное предзнаменование, да, убийца? А я и не знала, что ты хоть что-то в этом смыслишь.

– Попридержи язык, девушка, – ответил Баудин, обернувшись лицом к каменному склону.

– Сейчас это не имеет никакого значения, – ответила она. – Мы до сих пор танцуем перед богом, который изредка поглядывает на нас, да и то только ради собственного развлечения. Ты видел символ Худа в Семи Городах? Люди называют его здесь Скрытый Герой, не так ли? Ну-ка выкладывай, Баудин, что начертано на Храме Лорда Смерти в Арене?

– Думаю, ты сама знаешь ответ на этот вопрос, – произнес громила.

– Да, ночные бабочки – предвестники смерти, пожиратели разлагающейся плоти… Яд, выделяющийся под солнцем у трупов, их самый любимый нектар. Худ передал нам обещание в Круге Унты, и только что оно было выполнено.

Баудин забрался на край впадины, однако и там слова девушки достигали его разума. Поднимающееся солнце осветило фигуру громилы оранжевым светом. Обернувшись, он негромко, с ухмылкой произнес:

– Вот и все, что касается твоей реки, заполненной кровью. Внезапно у девушки закружилась голова. Ноги подкосились, и она резко села на землю, больно ударившись копчиком о каменную скалу. Обернувшись, Фелисин увидела Геборийца, лежавшего подобно темной, бесформенной груде на расстоянии вытянутой руки. Подметки его обуви прохудились, обнажив мозолистые израненные ступни. Был ли он уже мертв? Практически, да.

– Сделай же что-нибудь, Баудин. Громила ничего не ответил.

– Как далеко до побережья? – спросила она.

– Сомневаюсь, что это имеет хоть какое-то значение, – ответил он через мгновение. – Лодка будет находиться у берегов в течение трех ночей, не более. А нам до моря еще четыре дня хода, да и силы уже на исходе.

– А через какое время будет следующий источник воды?

– По прошествии семи часов пути; но если учесть нашу настоящую форму, то все четырнадцать.

– Прошлой ночью ты казался довольно шустрым! – проворчала она. – Неся на руках Геборийца, ты даже не вспотел. По сравнению с нами в тебе не чувствуется никакой усталости…

– Я пью свою мочу.

– Что?

– Ты прекрасно слышала, – проворчал он.

– Это не может объяснить всех фактов, – ответила она, поразмыслив с минуту. – Не говори только, что тебе приходится еще есть свое собственное дерьмо. Неужели ты заключил с каким-то богом договоренность, Баудин?

– А ты, глупая девчонка, полагаешь, что это так просто, стоит только сказать: «Эй, Королева Снов, спаси мою жизнь, и я буду вечно служить тебе». Скажи, на сколько из своих молитв ты услышала ответы? Кроме того, я не верю ни во что, кроме собственных сил.

– Так ты до сих пор не сдался?

Девушка полагала, что этот вопрос так и повиснет в воздухе, но после длинной паузы, уже при погружении в свой собственный мир, ее мысли оборвал резкий ответ:

– Нет!

Баудин переложил мешок, а затем скользнул вниз по каменному склону. Фелисин заметила во всех его движениях какую-то разумную экономию, и это бросило ее в дрожь. «Называет меня пышнотелой и смотрит на меня, словно на кусок плоти, – однако не так, как это делал Венет. Нет, в глазах этого громилы я выгляжу, словно будущий завтрак». Сердце застучало молотом; впервые за долгое время девушка обнаружила в его маленьких глазах звериный блеск.

Однако Баудин спокойно присел рядом с упавшим без сознания Геборийцем и перевернул его на спину. Склонившись над грудью старика, он попытался услышать его дыхание, а затем резко откинулся назад, глубоко вздохнув.

– Старик мертв? – спросила Фелисин. – Не старайся – я не собираюсь есть покрытую татуировками кожу, какой бы голод меня ни мучил.

Баудин мельком взглянул на девушку, однако ничего не ответил, возобновив осмотр тела бывшего священника.

– Скажи, чем ты занимаешься? – в конце концов не вытерпела она.