Врата Мёртвого Дома - Эриксон Стивен - Страница 2

Да, это был тот же город, но совсем другой мир.

Фелисин стало интересно, будут ли охранники предпринимать какие-то действия, если священник приблизится к жертвам Кулла. Вместе с другими людьми, стоящими сейчас рядом, она находилась под защитой императрицы Лейсин. Неминуемое столкновение слепого священника выглядело бы скорее как случайность, а не заранее спланированное действие, хотя Фелисин шестым чувством ощущала, что это не так. Интересно, станут ли охранники в касках приближаться к священнику, пытаясь обеспечить его проход через Крут без столкновений?

– Думаю, что нет, – ответил мужчина, сидящий на корточках справа от Фелисин. В его полуприкрытых, глубоко посаженных глазах светились лукавые лучики. – Я видел, как ты бросала взгляды то на священника, то на охрану.

Огромных размеров молчаливый мужик слева от нее поднялся на ноги. Пытаясь почесать рукой голую, покрытую шрамами грудь, он резко потянул за цепь, больно дернув кандалы на запястье Фелисин. От острой боли, пронзившей тело, Фелисин с трудом удержалась на ногах. Мужик взглянул на приближающегося священника, однако ничего не сказал.

– Что ему от меня надо? – спросила шепотом Фелисин. – Что я сделала, чтобы заслужить такое внимание со стороны служителя Худа?

Мужчина, сидящий на корточках, повернулся на пятках и подставил лицо склоняющемуся к закату солнцу.

– Мечтательная королева, чьи слова долетают до меня из пухлых, сладких губ? Может быть, это говорит мечтательная молодость или благородная кровь, полагающая, что вся вселенная вращается только вокруг нее? Ответь мне, королева, прошу тебя!

Фелисин рассердилась:

– Я чувствовала себя лучше, когда думала, что ты уснул или умер, – огрызнулась она.

– Мертвые не сидят на корточках, девушка, они просто валяются. Жрец Худа, идет в нашу сторону не ради тебя, а ко мне.

Цепь зазвенела, когда Фелисин резко обернулась и заглянула говорящему в лицо. Этот лысый, покрытый татуировками человек был больше похож на жабу с запавшими глазами. Все его лицо представляло собой сеть диковинного рисунка, внутри которого можно было рассмотреть какие-то мелкие квадратные символы. Из одежды на нем были одни лохмотья, а жизненный румянец почти угас. Причудливый узор коричневых линий покрывал его голову, спускался на руки, оголенные бедра и голени, оставляя следы даже на коже ступней. Предчувствуя скорый конец своего веселья, мухи, покрывавшие все его тело, готовились начать танец Смерти. Фелисин понимала, что управлял ими вовсе не Худ. Углубившись в собственные мысли, потеряв способность рассуждать от шока последних часов, она не обращала никакого внимания на своих собратьев по несчастью, объединенных общей цепью. Этот человек оказался священником Фенира – Летнего Вепря, и мухи, покрывавшие его тело, вероятно, об этом знали. Она с отвращением смотрела на то, как насекомые скопились на запястьях рук священника, однако дорожки, по которым они перемещались, не пересекали ни одной вытатуированной линии. Эльфы исполняли танец Отмены, с нетерпением ожидая танца Смерти.

Священник Фенира был последним в цепочке пленников, прикованным за лодыжку, – все остальные несли узкие железные кандалы на запястьях. Его ступни были мокрыми от крови, и мухи кружили вокруг, но не садились. Глаза, открывающиеся в короткие мгновения появления солнечных лучей, внезапно замерли.

Наконец прибыл жрец Худа. Цепь зашевелилась, когда мужчина слева от Фелисин резко поднялся на ноги. Стена, у которой сидели невольники, была горячей, и черепица, отражающая сцены имперского великолепия, жгла через тонкую ткань невольничьей туники. Фелисин уставилась на окутанную мухами фигуру, что в безмолвии стояла перед Фениром. Она не видела ни одного участка плоти: все тело было сплошь покрыто насекомыми, под которыми скрывалась темнота, куда не проникал ни один солнечный луч. Внезапно туча мух разлетелась, и Фелисин ощутила, как бесчисленное множество холодных насекомых кинулось на ее ступню, быстро поднимаясь по бедру. В глубоком отвращении она потуже обернула вокруг себя тунику, тесно сжав ноги.

Священник Фенира начал говорить, и на его лице появилась сухая ухмылка:

– Час Жажды прошел, прислужник. Возвращайся в свой храм.

Служитель Худа ничего не ответил, однако жужжанье крыльев насекомых, отдающееся в костях Фелисин, как-то изменилось.

Глубокие глаза священника сузились, а тон слов изменился.

– О, конечно. Действительно, раньше я был служителем Фенира, но не теперь. Просто отметка этого бога при жизни не может быть удалена с моей кожи. А еще мне кажется, что, поскольку Летний Вепрь теперь мне не покровительствует, он еще хуже начал относиться к тебе.

Фелисин почувствовала в душе какую-то дрожь, когда жужжанье насекомых вновь изменилось и сквозь него послышались слова: «Секрет… который сейчас… нужно показать».

– Тогда пойдем, – ответил бывший служитель Фенира. – Покажи мне.

Вслед за этими словами, вероятно, в разговор вступил разъяренный бог Фенир, и Фелисин запомнила последующий момент на всю оставшуюся жизнь. То ли разговор о секрете оказался насмешкой бессмертных – шуткой, которую она не поняла, но внезапно ее душу захватила волна всепоглощающего ужаса: мухи в течение одной секунды разлетелись в стороны, чтобы пред огромным числом любопытных глаз обнаружить… пустоту.

Бывший жрец Фенира вздрогнул, как от удара, его глаза широко раскрылись. Из-за границ Круга начали что-то кричать полдюжины охранников. Цепи, связывающие приговоренных друг с другом, потряс мощный удар. Железные кольца были крепко вмонтированы в стену, но звенья цепи не выдержали. Кольцо охранников заволновалось и принялось быстро сжиматься вокруг людей, которые внезапно стали свободными.

– А вот этого, – пробормотал потрясенный человек с татуировками, – мы вовсе и не просили.

Прошел еще час, шок и ужас событий продолжали терзать Фелисин, став очередным испытанием этого нескончаемого кошмара. Прислужник Худа… которого там не оказалось. Жужжанье крыльев, превращающееся в слова. «Кто же сам этот Худ? – мучилась она вопросами, – и мог ли Король Смерти оказаться среди обычных людей? Почему он обратился к бывшему священнику Фенира и что это был за секрет?»

Но вскоре все эти тревожные сомнения померкли в ее сознании, вновь вернулось знакомое онемение и ощущение холодной безысходности.

Императрица лишила Дома и семьи их богатства, благородства, затем обвинила их в измене и заковала в цепи. Бывший священник Фенира справа от нее, отвратительный человек со всеми признаками обычного бандита, стоявший слева, а также все остальные, кого она видела, не могли похвастаться благородным происхождением.

Она тихо засмеялась, вызвав огромное удивление обоих мужчин.

– Неужели тебе открылся секрет Худа, девушка? – спросил ее бывший священник.

– Нет.

– Тогда что же тебе кажется таким смешным?

Она тряхнула головой и стала размышлять: «Что за глупость, неужели я ожидала оказаться в хорошей компании? Все вы – доведенные до края голодные крестьяне; по этой причине и императрица достигла огня…»

– Ребенок!

Этот величественный голос, в котором ощущалось сочувствие, принадлежал пожилой женщине. Фелисин на секунду закрыла глаза, затем выпрямилась и посмотрела на изможденную женщину, прикованную слева от бандита. Она была одета в грязную, рваную ночную пижаму. Тем не менее, в ней чувствовалась благородная кровь.

– Леди Гаезин!

Старая женщина протянула трясущуюся руку.

– Да, жена лорда Хильрака! Я и есть леди Гаезин… – она проговорила это так, будто судорожно вспоминала, кем является, и теперь одобрительно смотрела на Фелисин покрасневшими глазами с остатками макияжа на веках. – Я знаю тебя, – прошипела она. – Дом Паранов. Младшая дочь, Фелисин!

Девушку зазнобило. Она повернулась и пристально посмотрела вперед на охранников, опиравшихся на свои пики и не обращавших никакого внимания на бочки с элем, стоящие между ними. Некоторые из них разгоняли оставшихся мух. Для мула прибыла телега, с нее спрыгнули четыре перемазанных золой человека с канатами и баграми. За стенами, окружавшими Крут, вновь стали видны крашеные шпили и купола Унты. Она затосковала по тенистым улочкам своего родного города, по той беззаботной жизни, которая была у нее всего неделю назад. Грубая толпа Себри напала на нее, когда она гуляла со своей любимой кобылой, разглядывая зеленые ряды свинцовых деревьев, растущих по обочине дороги и отделяющих ее от семейных виноградников.