Введение. Страница из моей жизни - Эмар Густав - Страница 3

Это открытие было печально для меня; однако, застигнув меня в совершенно особенном настроении, оно меня мало тронуло; мое положение, хотя и неотрадное, само по себе не имело ничего печального. У меня была отличная лошадь, оружие, жизненные припасы в изобилии, чего же еще оставалось желать бредившему давно уже единственно о жизни степных охотников и обитателей лесов. Мои желания, таким образом, совершенно исполнились, может быть немного неожиданно, тем не менее при самых благоприятных обстоятельствах.

Вследствие этого я легко помирился с мыслью, что меня покинул проводник, и готовился, смеясь и в то же самое время браня неблагодарного гуарания, начать пустынную жизнь.

Первой заботой было разложить огонь, чтобы приготовить mate cimarron, т. е. напиток без сахара; укрепленный этим напитком, я сел на лошадь с целью застрелить для завтрака пару какой-нибудь дичи, что весьма не трудно в стране, где я находился; я поехал наудачу, сам не зная куда, направляясь по течению реки, от которой и старался не очень удаляться.

Несколько дней прошло таким образом. В одно утро, когда я только что хотел развести, или, лучше сказать, усилить, свой бивуачный огонь, чтобы приготовить себе завтрак, я вдруг увидел поднявшихся без всякой видимой причины из травы несколько venados, которые, понюхав воздух, очень скоро разбежались, пробираясь на пистолетный выстрел от чащи, где я ночевал; в то же время пронеслась над моею головой с пронзительными криками стая коршунов.

В пустыне всякое мелкое обстоятельство наводит на размышление, нет, по-видимому, ничего случайного в ней. Хотя я в первый раз находился в подобном положении, однако инстинктивно понял, что недалеко от меня происходит что-то необыкновенное. Я заставил свою лошадь лечь, стянул ей своим поясом морду, чтобы она не заржала, и сам, опустившись на землю, протянул руку к курку ружья, напрягая слух с замирающим сердцем и вглядываясь в волнующуюся траву равнины, которая раскидывалась передо мною. Я приготовился на все.

Место, занятое мною, находилось посреди непроницаемой чащи, на опушке леса, который составлял в этой печальной пустыне как бы оазис; оно представляло отличную засаду, и я был окончательно защищен от опасности, которая, без сомнения, приближалась.

Я не ошибся. Едва прошло четверть часа с тех пор, когда меня предостерегли птицы, как до моего уха уже донесся шум шибко скачущей лошади; скоро я увидел всадника, который, пригнувшись к седельной луке, скакал сломя голову прямо к тому месту, где я спрятался.

Не доезжая до меня двадцати шагов, ездок остановился, соскочив на землю, стал под защиту скалы, скрытой деревьями, зарядил ружье и, нагнувшись вперед, казалось, с беспокойством прислушивался к самым слабым звукам пустыни.

Незнакомец, насколько мог я разглядеть, бросив на него беглый взгляд, принадлежал к белому племени; ему было от тридцати пяти до сорока лет; энергичные черты его лица, оживленные скачкой и волнением, были красивы, правильны, с отпечатком благородства и выражали необыкновенную смелость; ростом он был немного повыше среднего и хорошо сложен, плечи его показывали страшную силу. Костюм обозначал гаучо восточной банды, — я был одет в такое же платье, т. е. жакетку каштанового цвета, белый жилет, chimpa небесно-голубого цвета, белые calzoneillos с бахромами, выставлявшиеся из-под панталон голубого сукна; poncho (плащ) был перекинут через левое плечо, за поясом позади торчал нож; из-под красной фригийской шапки, надвинутой на лоб, выбились кудри густых волос, в беспорядке разбросанных по плечам.

В этом человеке, которого угрожающая опасность окружила таинственным ореолом, было что-то величественное, гордое и решительное, возбуждающее сочувствие.

Вдруг он отскочил назад, стал на одно колено и прицелился.

В то же мгновение десять всадников, вооруженных длинными пиками, выскочили из травы с удивительной скоростью и бросились к тому месту, где находился гаучо, вертя над головами ужасные боласы 3.

То были Indies bravos (непокоренные индейцы).

Я невольно вздрогнул, когда узнал их; по всей вероятности, мне приходилось присутствовать при неравном бое одного человека против десяти; гаучо хотя без сомнения и предвидел гибельный для себя исход этого нападения, оставался холоден и спокоен и, нахмурив брови, решился биться до последней капли крови и лучше умереть, чем сдаться диким врагам.

ГЛАВА II. Гаучо

Индейцы остановились на расстоянии ружейного выстрела от кустов, которые скрывали меня и гаучо; они, казалось, обсуждали между собою самое наступление.

Группа дикарей составляла в этой сухой пустыне, над которой они действительно царствовали, самую странную и в то же время самую живописную картину: движения их были благородны и оживленны, рост высок и величествен, члены пропорциональны, но вся фигура выражала дикость и жестокость.

Едва прикрытые дырявыми пончо и кусками одеял (fressadus), которые придерживались ремнями, они гордо потрясали своими пиками, обложенными острым железом и украшенными на концах страусовыми перьями.

Молодой предводитель их имел большие черные глаза с длинными ресницами; скулы его сильно выдавались; лоснящиеся черные волосы, собранные на лбу красной лентой, висели во всю длину; большой рот с белыми, как снег, зубами, которые составляли совершенный контраст с медно-красным цветом кожи, придавал всему лицу отпечаток мужества и ума. Хотя он приблизительно знал, где находился гаучо, и понимал, что становился под выстрелом, однако, совершенно открываясь неприятелю, он относился презрительно и беззаботно к угрожающей опасности, — я невольно удивлялся ему.

После довольно продолжительного спора вождь, ударив свою лошадь, не колеблясь приблизился к скале, за которой гаучо был спрятан; между тем другие индейцы оставались на том же месте.

Не доехав на десять шагов, он остановился и, небрежно опираясь на свое копье, сказал гаучо, возвышая голос:

— Отчего белый охотник скрывается, как степной зверь? Аукасские всадники перед ним, пусть он выйдет из своего убежища и покажет, что он не трусливая баба, а храбрый мужчина.

Гаучо не отвечал.

Начальник подождал с минуту, потом продолжал насмешливым голосом:

— Э-э, так мои воины ошиблись; они полагали, что выследили смелого ягуара, а между тем только спугнули подлую собаку, возвратившуюся из пампы! Мы принуждены выгнать ее насильно. — При этом ругательстве взор гаучо сверкнул, он спустил курок, раздался выстрел.

Но, как ни было неожиданно его движение, хитрый индеец угадал; он вдруг бросился в сторону, прыгнул вперед с верностью и легкостью дикого зверя и очутился перед гаучо, с которым и схватился.

Оба покатились на землю, яростно отбиваясь друг от друга.

Между тем при выстреле индейцы, испуская свой военный клич, бросились вперед, чтобы поддержать своего начальника; не видя его, они поняли, что поединок с неприятелем уже начался. Участь гаучо была решена; даже если бы он победил вождя, ему, очевидно, пришлось бы пасть под ударами индейцев, окружавших его со всех сторон.

В это время во мне произошла быстрая перемена; я позабыл об опасности, которой сам подвергался, открывая свое убежище, и помнил только, что в нескольких шагах от меня один человек мужественно поддерживал отчаянную борьбу с десятком; я машинально прицелился и выстрелил из обоих ружейных стволов, потом разрядил два пистолета, выскочил из своего убежища с другой парой в руках и выпалил почти в упор всадникам, которые неслись ко мне навстречу.

Успех этого вмешательства, которого ни та, ни другая сторона не ожидала, был велик.

Удивленные и испуганные этой неожиданной стрельбой индейцы, — они, конечно, полагали, что имеют дело только с одним противником, — повернули своих лошадей и рассеялись с криком по всем направлениям, покидая не только своего начальника, который продолжал биться с гаучо, но и четырех товарищей, убитых мною; когда я выстрелил последний раз, то увидел, что еще два дикаря упали с лошадей, а их соотечественники в испуге не остановились подать им помощь.