Кречет. Книга III - Бенцони Жюльетта - Страница 48

Молодой секретарь, на прощание пожав руку своему спутнику, быстрым шагом направился к театру, а Жиль покатил дальше и довольно скоро достиг улицы Клиши.

Было уже поздно, улица Клиши спала крепким сном, и только один дом радостно сиял огнями. Особняк под номером 24 был окружен красивой решеткой с гербами Ришелье, в глубине двора стояли лошади и суетились слуги. Жиль быстро преодолел несколько низких ступенек и попал в вестибюль, охраняемый двумя высокими швейцарами в зеленых ливреях, расшитых золотыми галунами. Этот мирный наряд не мог скрыть их исключительную силу и крепкие кулаки. В обязанности этих грозных стражей входило не только охранять дом, но и выпроваживать нечистых на руку игроков. Швейцары молча уставились на Турнемина, и он, не дожидаясь вопроса, назвал свое имя и звание, не забыв сослаться на адмирала Джона Поль-Джонса, обещавшего представить его хозяйке дома.

— Действительно, вас ждут, — сказал с легким акцентом один из стражей. — Вы можете войти.

Жиль вошел и увидел слева от себя столовую из белого и розового мрамора, украшенную расписными панно, алебастровыми карнизами и фризами с пальметтами. Между окон в нише пряталась статуя Ганимеда. Несколько мужчин и две женщины лакомились фруктами и пирожными, но среди них Поль-Джонса не было.

Жиль стал искать адмирала и вскоре нашел его в зеленом салоне, уставленном игорными столами. Поль-Джонс, как зачарованный, не отрываясь смотрел на ослепительной красоты женщину, раскинувшуюся в элегантном шезлонге. Вокруг нее толпились мужчины, прислуживая ей, словно королеве или богине.

Женщина была обворожительна, но ее лицо, как лицо Торгоны Медузы, заставило Жиля отшатнуться. Его ноги подкосились, и шевалье был вынужден прислониться к стене, чтобы не упасть.

Шатаясь, он вышел в вестибюль.

Вестибюль был пуст, никто не обратил на него внимания, никто не вышел вслед за ним. Молодой человек постарался унять сердцебиение, почувствовав, что пот заливает его лицо, он достал платок и вытер лоб.

— Сударь, вам плохо? Сударь, вам жарко? — услышал он чей-то вкрадчивый голос.

Жиль открыл глаза и увидел лакея с подносом в руках. На подносе стояли стаканы с прохладительными напитками. Шевалье взял один стакан, залпом проглотил его содержимое и сразу же почувствовал себя лучше.

— Действительно, мне было жарко. Спасибо, друг мой, — сказал он наконец.

Лакей поклонился и ушел. Тогда, сделав над собой усилие. Жиль вернулся в салон, стараясь скрыть отвращение и опасаясь снова упасть в обморок. В салоне все было по-прежнему, с той лишь разницей, что теперь Поль-Джонс преданно целовал руку хозяйки.

Бог мой! Как она была прекрасна! Ее черное платье, до предела декольтированное, оттеняло чудесную кожу, шелковый блеск груди, открытой до розовых нежных сосков, ее обнаженные плечи с массой струящихся неприпудренных волос, едва удерживаемых простой черной лентой, притягивали восхищенные взгляды толпящихся вокруг ее трона мужчин. Ни цветок, ни перья, ни драгоценности не затеняли нестерпимой красоты этой женщины…

Кровь бросилась в голову Жиля, он готов был убить ее, лишь бы розовый рот не улыбался другим, а ласковые глаза не обещали того, что по праву принадлежало только ему. Но тут новые посетители подошли к хозяйке, и Турнемин ее больше не видел. Тогда он взял себя в руки и попытался собраться с мыслями. Это была не Жюдит, это не могла быть Жюдит! Это какая-то придворная дама, куртизанка, похожая на нее, как близнец, как госпожа де Ла Мотт. Он слышал прежде, что каждый человек на земле имеет своего двойника, почему бы Жюдит не иметь еще одного, пока что ему неизвестного? Может такое произойти? Может. Иначе как объяснить, что Жюдит, запертая в монастыре под охраной дочери Франции, превратилась в приманку для развратных и праздных мужчин? Ведь она должна еще носить траур, оплакивая супруга Жиля де Турнемина?

— Я узнаю, — шептал он, — любой ценой я узнаю…

Он бросился к выходу и спросил у одного из швейцаров:

— Лошадь?! Помоги мне найти лошадь! Я верну ее часа через два!

Швейцар на лету поймал луидор, брошенный Жилем, и побежал к конюшням.

Пять минут спустя Жиль галопом мчался в Сен-Дени.

ПРОВОКАЦИЯ

Был примерно час ночи, когда Турнемин остановил усталого коня перед главным порталом Кармеля. Спрыгнув с лошади, он бросился к большому колоколу, висевшему у входа в монастырь, и изо всех сил дернул за веревку. Серебристый звон разбудил эхо, оно долго перекатывалось в пустых глубинах монастыря. Никто не появлялся. Тогда молодой человек позвонил еще и еще раз, наконец его тонкий слух уловил какое-то движение в монастыре: тихо шаркая сандалиями, к двери подошла монашка. Маленькое зарешеченное окошко отворилось, и из него выглянуло круглое лицо сестры привратницы.

— Кто здесь? — спросила она.

— По приказу королевы! — смело ответил Жиль, решивший во что бы то ни стало добиться поставленной цели. — Передайте Ее королевскому Высочеству мадам Луизе Французской, что я прошу срочно меня принять.

— Ее преподобие мать Тереза не принимает в такое позднее время, у нее есть духовные обязанности, не позволяющие ей тратить время на светские беседы. Кто вы?

— Я шевалье де Турнемин из Лаюнондэ, лейтенант королевской гвардии.

— Подождите, я вам открою. Лошадь можете оставить во дворе.

Минуту спустя он оказался в темном и холодном коридоре. Там, за стенами монастыря, стояла теплая и душистая ночь, а здесь сырость пронизывала его тело, а аромат трав заменял едкий запах краски и штукатурки. До того как Луиза французская стала настоятельницей Сен-Дени, он слыл самым облезлым монастырем страны.

Заботами матери Терезы монастырь был заново отремонтирован, и, хотя теперь дождь и ветер не проникали сквозь стены и крышу Сен-Дени, он по-прежнему сохранял свой суровый и непривлекательный вид.

Долго ждать Турнемину не пришлось. Минут через пять привратница вернулась и повела его за собой: мать Тереза согласилась принять позднего посетителя. Они прошли несколько коридоров, поднялись по двум лестницам и наконец подошли к высокой двустворчатой двери. Монашка распахнула дверь, склонилась в глубоком поклоне и исчезла, освободив проход Турнемину. Он вошел, дверь за ним бесшумно закрылась.

В деревянном кресле с высокой резной спинкой очень прямо сидела женщина лет шестидесяти, некрасивая, но величественная; ее спокойные, внимательные глаза доброжелательно смотрели на неожиданного посетителя. Жиль поклонился ей почтительно, словно королеве. Все вокруг: и сама комната, служившая настоятельнице рабочим кабинетом, и белизна ее монашеского одеяния — говорило скорей о величии и уверенности, чем о нищете и смирении. Изможденная фигура Христа на большом распятии, висевшем над креслом матери Терезы, странно смотрелась в келье принцессы-монашки.

Настоятельница кивком ответила на поклон Турнемина и тут же спросила:

— Мне сказали, сударь, что вас послала ко мне королева. Что нужно моей племяннице в этот час, одновременно и поздний, и ранний? Почему вы, королевский гвардеец, не в форме и не бриты? Вы прибыли из Версаля?

Гордо выпрямившись. Жиль глубоко вздохнул и приготовился к борьбе. Он вспомнил, как поговаривали, что принцесса Луиза ушла в монастырь, чтобы замолить грехи своего нежно любимого отца. Ее святость и королевское достоинство вызывали в молодом человеке почти священный трепет. Он еще раз поклонился и сказал:

— Я действительно имею честь принадлежать к этой привилегированной части, но в настоящее время слыву умершим. Это объяснит вам, что я прибыл не из Версаля и не могу быть посланцем королевы. Я солгал только для того, чтобы добиться аудиенции, за что нижайше прошу прощения у Вашего Высочества.

Принцесса не выказала ни удивления, ни гнева, она лишь высоко подняла светлые брови над пронзительными голубыми глазами, пристально глядящими в неподвижное лицо молодого человека.

— Вы не лишены смелости, сударь. А знаете ли вы, что я могу приказать вышвырнуть вас отсюда, не слушая никаких объяснений?