Кречет. Книга III - Бенцони Жюльетта - Страница 46

Разговор стал общим, кто-то из гостей задал вопрос Латюду. Джефферсон незаметно наклонился к Жилю и полусерьезно-полуиронически прошептал:

— Молчите! Не забывайте, что вы американец!

Так близко к сердцу оскорбление королевы может принимать только французский дворянин или офицер королевской гвардии!

Несмотря на все свое самообладание, Жиль вздрогнул и устремил на американского посла удивленный взгляд. Джефферсон ответил ему любезной улыбкой.

— До ухода, — добавил министр, — зайдите ко мне в кабинет. Я должен вам кое-что сказать…

Не дожидаясь ответа как громом пораженного молодого человека, Джефферсон сделал несколько шагов в сторону, подошел к столу и налил себе стакан пунша. Никто не обратил внимания на их короткую беседу. Разговор теперь шел о графине де Ла Мотт, обсуждали, будет ли она наказана по всей строгости закона.

— Вряд ли, — рассуждал Латюд, — скорей всего она будет помилована. Говорят, королева вовсе не требовала сурово наказать графиню, главным виновником должен был стать Роган. Парламент не посчитался с королевой и осудил графиню на бичевание, клеймение и заточение в Сальпетриер. Но король с легкостью может изменить приговор, что мы сегодня и видели… Ее помилуют, это логично, ведь для Австриячки есть только один виновный — кардинал. Тем более, что госпожа де Ла Мотт все-таки Валуа. Обратят внимание на ее имя, а если нет, вспомнят, что она женщина. Могут устроить ей побег…

— Она в Бастилии?

— Нет. Она в Консьержери. И это убеждает меня в том, что я прав. Слабой женщине трудно убежать из Бастилии. Для побега нужно мужество, терпение и энергия. Вот я вспоминаю свой первый побег…

Не сговариваясь. Жиль и Поль-Джонс одновременно отошли от дивана, на котором развалился вдохновенный болтун, и постарались найти себе более спокойный уголок возле высоких шкафов, заполненных

книгами в красивых, тисненных золотом переплетах.

— Ну вот, опять за старое принялся, — ворчал моряк. — Теперь до утра не умолкнет. Пойдемте отсюда. Завтра, перед отъездом, я прощусь с Джефферсоном. А сейчас, я думаю, самое время отправиться к Королеве Ночи…

— Извините, но я не смогу вас сопровождать.

Господин министр просил меня после того, как разойдутся гости, пройти к нему в кабинет. Он хочет сообщить мне что-то важное. Поверьте, я очень сожалею…

— Э, нет! Не выйдет! Скажите Джефферсону, что вы придете к нему завтра. Это будет даже лучше…

— Возможно, но я не великий Поль-Джонс и не могу диктовать свои условия послу. Придется подчиниться…

— Хорошо, когда он вас отпустит, присоединяйтесь ко мне. А я уезжаю немедленно, у меня слишком мало времени, чтобы тратить его на старого Латюда. Ну как, придете?

— Я сделаю все, что в моих силах, но…

— Нет, этого мало. Дайте слово, что придете!

Такая настойчивость удивила и заинтересовала Жиля. И раньше Поль-Джонс проявлял к нему симпатию, даже приглашал к себе на бульвар Монмартр, где он жил со своей любовницей госпожой Таунсенд, выдававшей себя за дочь покойного короля Людовика XV. Жилю она очень не понравилась. Но отношения адмирала и капитана Джона Вогана в дружбу не переросли, и поэтому настойчивое желание Поль-Джонса провести последнюю ночь в Париже вместе с молодым человеком можно было объяснить только ревнивым характером госпожи Таунсенд.

— Дайте слово, — повторил моряк. — Может, вам такой случай больше и не представится. Дом у госпожи Керноа просто шикарный, и туда не каждого пускают.

Жиль, до тех пор невнимательно слушавший слова адмирала, вздрогнул.

— Какое имя вы произнесли?

— Госпожа де Керноа. Она живет на улице Клиши в старом особняке герцога Ришелье.

— Мне кажется, это бретонское имя. Она бретонка?

— Вряд ли. Скорей, шотландка или ирландка.

Керноа — фамилия ее мужа, в таких случаях всегда находится муж. Для респектабельности.

Однако он не мешает мужчинам интересоваться ею: сначала был банкир Леборд, потом его сосед, посол Обеих Сицилий принц Караманико, наконец, шотландец Квентин Кроуфорд, тот, кого прозвали Манильским набобом. Про этого Кроуфорда еще говорят, что он влюблен в королеву и готов для нее на любые безумства. Ну как, я вас заинтересовал? Придете? Улица Клиши, дом двадцать четыре, красивый особняк с садом.

— Хорошо, я приду. Но как меня впустят, если я приду один? Ведь вы говорите, что туда не каждого пускают?

— Это очень просто. Я вас представлю, как меня самого представил Барклай, наш консул.

Но я прошу вас, не опаздывайте.

— Постараюсь оправдать ваши надежды…

Поль-Джонс тихо пожал руку хозяину и исчез с легкостью гнома и шаловливой радостью школьника, сбежавшего с урока. Жиль проводил его взглядом. Как бы хотелось молодому человеку, не дожидаясь окончания вечера, уйти вместе с адмиралом и увидеть ту, что носила бретонское имя, будившее в душе Жиля какие-то странные воспоминания.

Его прекрасная память говорила, что он уже прежде слышал это имя, но не мог представить лицо человека, носившего его. Керноа? Кто он?

Где переплелись их судьбы? Старый Латюд вновь принялся за свои убогие россказни и мешал Жилю собраться с мыслями.

Чтобы обмануть раздражение. Жиль взял новую чашку кофе и присел рядом с Вильямом Шортом, молодым секретарем Джефферсона.

— Теперь ему на всю ночь хватит разговоров, — тихо сказал молодой секретарь. — Остановить его уже не удастся: все тридцать пять лет заключения пройдут перед нами. Бастилия, Венсен, Бисетр, веревочные лестницы, дыры в стене! А болван Трамбл просто упивается его болтовней! Наконец-то Латюду достался свежий слушатель. И только посмотрите на этого чудака! Он не только слушает, он еще и вопросы задает! Когда же все закончится?!

— Я так понимаю, что вы хотите уйти, Вильям?

У вас свидание? , .

Любезное лицо молодого секретаря, обрамленное густыми светлыми волосами, слегка покраснело.

— Не совсем так. Я просто обещал друзьям прийти сегодня в театр. Играют «Алексиса и Жюстину» с госпожой Дюгазон в роли Бабеты, я обожаю ее голос.

— Так в чем же дело, мой друг? Извинитесь и исчезайте, как только что сделал адмирал.

— К сожалению, не все так просто. Адмирал великий герой, а я лишь бедный секретарь. Иначе говоря, когда у господина Джефферсона гости, у меня полно работы. Я здесь на службе. Посол — вдовец, его дочери в монастыре, я один составляю всю его семью и должен заботиться с гостях.

— Согласен, но у этого гостя есть Трамбл, они просто нашли друг друга. Немного смелости, и вы свободны! Пойдите, попросите, чтобы вас отпустили!

— Я не решаюсь.

— Хорошо, тогда я постараюсь сделать так, чтобы мы могли улизнуть вместе.

И Жиль потащил растерявшегося секретаря к Джефферсону, рассеянно курившему трубку у камина.

— Господин министр, — прошептал Турнемин на ухо послу, — то, что вы намерены мне сообщить, может подождать до завтра?

Джефферсон встал, отряхнул пепел с брюк и с трудом разлепил отяжелевшие веки.

— Это касается только вас, и только вы можете решать. Если хотите, мы можем урегулировать наше маленькое дельце хоть сию минуту. У вас есть время?

— Конечно! Я только обещал своим друзьям обязательно попасть на последний акт «Алексиса и Жюстины», где сегодня поет госпожа Дюгазон. Я обожаю ее голос, — оказал Жиль, весело поглядывая на Шорта.

— Тогда пройдем в мой кабинет. Момент как раз подходящий, никто не заметит нашего отсутствия. И потом, — добавил он, улыбаясь, — я хоть немного разомнусь. Помилуй Бог, чуть было не уснул на приеме!

Кабинет министра находился на первом этаже, в ротонде, выходящей в сад. По обилию книг он напоминал библиотеку. Мебель простая и удобная, без колониального колорита, заставляла вспоминать не новую, а добрую старую Англию. Картины в серых рамах, темно-красный ковер и бархатные занавески на окнах превращали комнату в уютнейший уголок дома. В открытые окна заглядывали ветки жасмина и жимолости.

Жилю нравился и кабинет, и его убранство. Он уже однажды был здесь: в тот день, когда Тим Токер привел его знакомиться с американским послом. Жилю было приятно вновь ощутить знакомый запах кожи, виргинского табака и цветущих растений.