Кречет. Книга III - Бенцони Жюльетта - Страница 41

Впрочем, чародей с улицы Сен-Клод на жалость и не рассчитывал: его выход был настоящей театральной удачей. Одетый в великолепное платье из тафты, расшитое золотом, оригинально причесанный (волосы, заплетенные в маленькие косички, свободно падали ему на плечи), он внес в атмосферу Дворца Правосудия ощущение таинственности и нереальности.

— Кто вы? Откуда прибыли? — спросил его председатель суда.

Чудесные глаза мага, черные, бездонные и сверкающие, взглянули спокойно и иронично на человека в красной мантии.

— Я благородный путешественник, — ответил Калиостро. — У меня много имен. Меня называли графом Аратом, графом Фениксом, маркизом д'Анна, но в Европе я больше известен как граф Калиостро. Обо мне ходят разные слухи, говорят, что мне тысяча четыреста лет, что я Вечный Жид, Антихрист и, наконец, просто исчадие ада.

Но вряд ли даже в таком огромном зале найдется хотя бы один человек, который скажет, что я причинил ему зло…

И Калиостро, отвернувшись от председателя, стал медленно осматривать лица тех, кто заполнял трибуны зала заседания. Вдруг его глаза сверкнули, встретившись с глазами Жиля. Молодой человек понял, что никакая маскировка, никакой камуфляж не мог обмануть мага. Калиостро узнал Турнемина — единственного человека в этом зале, кому он действительно причинил зло.

Но Жиль с удивлением почувствовал, что не только не может в качестве мнимого покойника обвинить Калиостро, но и не хочет… Вся его злоба растаяла под жарким взглядом графа. Внезапно он обрел уверенность в том, что все поступки мага были продиктованы высшими, не доступными для понимания простого человека целями.

На честь и счастье Жюдит он не покушался, заботой его было счастье народа.

Эта мысль пришла к Жилю, когда он слушал Калиостро, маг рассказывал судьям историю своей жизни: сказочный роман, составленный из волшебства, героизма и комедии. В песке его слов проблескивали золотые искры истины, и это заставляло по-новому взглянуть на рассказчика. Что бы там ни было, но Калиостро имел огромный успех и завершил слушанье дела эффектной концовкой. Теперь слово было за правосудием.

Когда прокурор Жоли де Флери встал, чтобы зачитать суду свои «предложения», по залу пробежала легкая дрожь. Каждое его слово означало жизнь или смерть, и за красным силуэтом судьи уже многим виделся другой, еще более красный, — силуэт палача.

Турнемин оглядел зал: люди застыли в напряженной тишине. Внезапно он узнал одного человека, чье лицо, мертвенно-бледное, выделялось, как трагическая маска в толпе зевак. Это был Поль де Барра, бедный юноша, азартный и всегда неудачливый игрок, доказавший свою дружбу Турнемину в тот вечер, когда на квартире Оливы его ждала засада. Жиль с жалостью вспомнил, какие нежные чувства соединяли Поля с Жанной де Ла Мотт. Присутствие его на последнем судебном заседании говорило о мужестве де Барра, а его обтрепанная одежда — о надвигающейся нищете. Новый герцог Орлеанский, одно время поддерживавший Поля, отвернулся от него, как только стало известно о преступлении Жанны.

Жиль решил после окончания заседания встретиться с ним и, если сможет, помочь. Приняв такое решение, молодой человек стал внимательно слушать речь прокурора.

Жара усиливалась. Зал был переполнен, а солнце, достигнув зенита, раскалило стены и крышу Дворца Правосудия. В зале колыхались веера, но двигались они медленно и осторожно, словно боялись нарушить торжественную тишину.

Старый королевский прокурор вытер носовым платком вспотевшие руки и оглядел властным взглядом зал. Потом достал из большого конверта бумаги, откашлялся и стал читать. Сначала его речь была почти рутинной и не вызывала никаких эмоций: он требовал в ложном контракте о продаже колье вычеркнуть слово «Одобряю», повторенное шесть раз, а также подпись «Мария-Антуанетта, королева Франции». Это было принято единогласно всеми шестьюдесятью двумя судьями.

Второе «предложение» касалось мошенничества.

«Марка-Антуана Рето де Виллетт осудить на пожизненное изгнание из нашего королевства, его имущество и собственность конфисковать в пользу короля…»

По залу пробежал шепот. Пьер-Огюстен и Жиль переглянулись. Лицо шевалье покраснело.

— Изгнание?! Только изгнание?! Для мерзкого мошенника, заслуживающего веревки?! О всемогущий Боже…

— Тихо! — прошептал Бомарше. — Не забывайте, что вы американец! Хотя должен признать, очень странное наказание. Или королева не так невинна, как хочет показать, или парламент нарушил приказ короля, а это серьезный риск.

Задыхаясь от гнева. Жиль слушал переговоры судей: приговор был одобрен единогласно.

— Ну что ж, тогда я ему стану и судьей и палачом, — прошипел сквозь зубы Турнемин.

— Вы станете тем, чем вас захочет сделать король, — ответил ему шепотом Пьер-Огюстен. — Вы принадлежите ему. Но посмотрим продолжение.

Следующее «предложение» требовало оправдания прекрасной Оливы на основании недостаточности улик. Она подвергалась только штрафу. И это было единогласно принято.

Четвертым шел Калиостро, он был полностью оправдан. Принято единогласно.

— Другого решения и не могло быть, — проворчал Жиль, пожимая плечами. — Он не имеет никакого отношения к краже. Кажется, судьи все-таки люди справедливые.

Зал заволновался: толпа жаждала крови, но наконец прокурор перешел к основным обвиняемым. «Марк-Антуан де Ла Мотт приговаривается к бичеванию и клеймению горячим железом.

После чего пожизненно ссылается на галеры. Все его имущество и собственность конфискуется в пользу короля. Приговор будет вывешен на позорном столбе на Гревской площади».

— Этот негодяй скорей всего сейчас в Лондоне со своей долей награбленного и вряд ли когда-нибудь появится во Франции. Англичане, по крайней мере, нам его не выдадут…

— Конечно! Вы даже не представляете, какое гнездо свила крамола в добром старом Лондоне: шпионы, мятежники, заочно осужденные, бандиты… Наши друзья англичане рады помочь всем.

А, кажется, теперь черед прекрасной графини…

Но в судебном заседании наступила новая пауза. Жанна де Ла Мотт рисковала головой, и тринадцать судей, принадлежавших к церкви, вынуждены были отстраниться, так как церковные правила запрещали им участвовать в голосовании смертного приговора. Они сделали это неохотно, и Бомарше, смеясь, объяснил Жилю причину их плохого настроения:

— Роганы хорошо сманеврировали. Эти тринадцать каноников явно настроены против кардинала. Для него лучше, если их там не будет, когда наступит его черед.

— Почему вы решили, что это маневр? Графиня заслуживает смертной казни, ее преступление так же очевидно, как и преступление…

— Красивой дамы в Сент-Ассизе? Бесспорно, но готов поклясться, что этот осел Жоли де Флери не потребует ее головы. Если королева знала о маскараде в Роще Венеры, то она несет ответственность за последствия, впустив волчицу в свою овчарню.

Он был прав. Прокурор не требовал смертной казни для Жанны. Он сказал:

— «Жанна де Ла Мотт Валуа будет подвергнута бичеванию, заклеймена на обоих плечах буквой „В“ (воровка) и навечно заключена в исправительный дом в Сальпетриере, все ее имущество и собственность переходят королю…»

И это решение было единодушно принято оставшимися сорока девятью судьями.

Наконец очередь дошла и до кардинала, то есть до обвиняемого, вызывавшего наибольший интерес публики.

«Кардинал принц де Роган в течение недели должен находиться в Большом зале Дворца Правосудия и во всеуслышанье объявлять, что он виновен в акте уголовной дерзости и неуважения к священной личности суверенов, что он способствовал обману ювелиров, давая им основания верить, что королева собирается купить колье. Кардинал принц де Роган должен публично покаяться и так же публично испросить прощения у короля и королевы. Он должен сложить с себя все полномочия, внести специальный взнос в фонд монастырей для бедных. Ему запрещено появляться в королевских резиденциях, и он останется в тюрьме до тех пор, пока не будут выполнены все требования приговора…»