Великий предводитель аукасов - Эмар Густав - Страница 18

Мы видели, какое действие произвели эти слова на молодую девушку. После разговора с Антинагуэлем, происходившим тотчас после окончания военного совета, объявившего войну против белых, Курумила в качестве тюремщика вошел в комнату, где была донья Розарио, и, набросив ей на плечи свое пончо, чтоб ее не узнали, промолвил тихим голосом:

— Следуйте за мною. Идите смело, я попробую освободить вас.

Девушка медлила; она боялась какой-нибудь новой ловушки. Ульмен понял, что происходило в ее душе.

— Я Курумила, — быстро сказал он, — один из ульменов, преданных двум французам, друзьям дона Тадео.

Донья Розарио невольно затрепетала.

— Идите, — сказала она, — что бы ни случилось, я следую за вами.

Они вышли из хижины. Индейцы, которые виднелись там и сям, не обратили внимания на них. Они толковали о военном совете, о предстоящей войне и прочих делах. Беглецы шли молча минут десять. Скоро деревня скрылась во мраке. Курумила остановился. Две оседланные лошади стояли за кустом кактуса.

— Чувствует ли моя сестра довольно силы, чтобы скакать? — спросил он.

— Чтоб бежать от моих похитителей, — отвечала она прерывающимся голосом, — я в силах сделать все.

— Хорошо, — сказал Курумила, — моя сестра храбрая девушка. Ее Бог поможет ей!

— На него вся моя надежда, — прошептала она. Они сели на лошадей и пустили их вскачь. Лошади

помчались, однако топота не было слышно: Курумила обернул копыта овечьей шкурой. Девушка была счастлива, чувствуя себя свободной и под покровительством преданного друга. Беглецы поскакали в сторону, противоположную от Вальдивии. Благоразумие требовало не ехать по той дороге, по которой скорей всего бросятся преследователи.

Ночь была черная, как смоль. Приклонившись к шее коней, понукая их движением руки и голосом, неслись беглецы к лесу, который чернел на горизонте. Бесчисленные извилины тропы, которой они придерживались, казалось, удаляли их от цели. Только бы достигнуть леса, — и они спасены! Вокруг было тихо. Лишь осенний ветерок шумел в придорожных деревьях и при каждом порыве осыпал всадников сухими листьями. Беглецы молча скакали все вперед и вперед, не оглядываясь. Взоры их были прикованы к лесу, который заметно приближался, но все еще был далеко. Вдруг раздалось громкое ржанье.

— Мы пропали! — воскликнул в отчаянии Курумила. — Нас преследуют!

— Что делать? что делать? — прошептала донья Розарио.

Курумила ничего не отвечал, он раздумывал. Лошади неслись по-прежнему.

— Постойте, — сказал ульмен, останавливая обеих лошадей.

Девушка повиновалась ему. Ей все это представлялось тяжелым и смутным сном. Индеец помог Розарио сойти с лошади и сказал:

— Верьте мне: все, что в силах человека, я сделаю, чтоб спасти вас.

— Я верю, — с чувством отвечала она, — и благодарю вас, мой друг. Пусть будет, что будет.

Курумила взял ее на руки и понес, как малого ребенка.

— Зачем вы несете меня? — спросила она.

— Чтобы не оставлять следов, — отвечал Курумила.

И он осторожно поставил ее на землю у подножия дерева, вокруг которого разросся кактус.

— В дереве дупло, моя сестра спрячется и не пошевелится до моего прихода.

— Вы бросите меня? — с испугом сказала она.

— Я проложу ложный след. Я скоро вернусь. Девушка медлила. Она боялась оставаться одна среди ночной мглы и не могла скрыть своего ужаса. Курумила понял ее мысли.

— Это единственное средство спасения, — печально сказал он. — Если моя сестра хочет, я останусь с нею. Но это большой риск, и, если она погибнет, в том не будет вины Курумилы.

Борьба укрепляет волю и заставляет сильнее пульсировать кровь. Донья Розарио не была одной из тех слабонервных девушек, которые встречаются в европейских городах, готовых упасть в обморок при виде паука или козявки. Она выросла на индейских границах, и пустыня была ей знакома. На охоте ей случалось попадать в положения, подобные нынешнему. У нее был довольно сильный характер; она понимала, что должна, сколько может, помогать этому человеку, столь ей преданному; иначе он будет лишен возможности спасти ее.

Она быстро решилась, поборола страх, который начал тихо овладевать ею, собралась с духом и отвечала твердым голосом:

— Я сделаю по желанию моего брата.

— Хорошо, — отвечал индеец, — пусть же моя сестра спрячется.

Он осторожно раздвинул руками кактусы и ползучие растения, скрывавшие дупло, и бедная девушка, вся дрожащая, приютилась в нем, как горный воробей в орлином гнезде. Как только донья Розарио уселась в дупле, предводитель привел кусты в прежнее положение и совершенно закрыл отверстие этим растительным покровом. Осмотрев еще раз, все ли в порядке, и убедившись, что самый опытный глаз ничего не заметит, Курумила воротился к лошадям, вскочил на свою, взял другую в повод и пустился во всю прыть. Он стал пересекать под прямым углом дорогу, по которой должна была приспеть погоня, и проскакал таким образом минут двадцать. Когда, по его мнению, он был довольно далеко от того места, где была спрятана донья Розарио, он спешился, с минуту послушал, снял с лошадиных копыт овечью шкуру, которой они были обернуты, и поскакал дальше.

Вскоре он услышал позади лошадиный топот, сначала отдаленный, но который становился все ближе и ближе и наконец стал отчетливо слышен. Курумила радостно усмехнулся; его хитрость удалась. Он еще сильнее погнал лошадей. Пришпорив своего коня острыми деревянными шпорами, он воткнул на всем скаку копье в землю и, ухватившись за него, быстро приподнялся на руках и плавно опустился на ноги, между тем обе лошади, предоставленные самим себе, продолжали нестись во всю мочь. Курумила как змей пополз в кусты, чтоб подползти к донье Розарио, надеясь, что погоня, обманутая ложными следами, только тогда узнает свою ошибку, когда будет уже поздно.

Ульмен ошибался. Антинагуэль разослал своих мозотонов по всем направлениям для поимки беглецов, но сам остался в тольдерии. Он был слишком опытный воин, чтобы попасться на явную уловку. Посланные им возвращались один за другим — они ничего не нашли. Последние привели двух коней.

Это были лошади, пущенные Курумилой.