Валентин Гиллуа - Эмар Густав - Страница 6

Охотник остановился, у него закружилась голова. Непроходимая пропасть отделяла его от огромной эспланады. Подножие горы обрушилось от землетрясений, столь частых в этих местах, а вершина осталась в целости и значительно возвышалась над долиной, паря над ней по какому-то непонятному равновесию. Это зрелище было и величественно, и страшно.

— Прости Господи! — прошептал охотник. — Кажется, я испугался, невольно все мои мускулы затрепетали… Уф! Не хочу более смотреть, поедемте дальше, друг мой.

Они все ехали по извилинам тропинки и через полчаса, наконец, въехали на эспланаду.

— Именно здесь! — вскричал охотник, показывая остатки вчерашнего костра.

— Но ваши друзья? — спросил Тигреро.

— Ведь вы сказали, что здесь недалеко есть грот?

— Точно.

— Они, верно, спрятались туда, услышав топот наших лошадей.

— Может быть.

— Посмотрите!

Охотник выстрелил из своего ружья.

При звуке выстрела явились три человека, хотя невозможно было угадать откуда они пришли.

Эти трое были: Весельчак, Черный Лось и Орлиная Голова.

Глава IV

ПУТЕШЕСТВЕННИКИ

Теперь нам надо оставить Валентина Гиллуа и его товарищей на эспланаде крепости Чичимек, куда мы скоро к ним вернемся, и поговорить о других лицах, долженствующих играть важную роль в нашем рассказе.

Миль за шесть от того места, где встретились Валентин Гиллуа и Тигреро, караван из десяти человек остановился в ту же ночь и почти в ту же минуту, как и охотник, в узкой долине, совершенно укрытой от ветра густым кустарником.

Этот караван удобно расположился на берегу прозрачного ручейка; с лошаков сняли багаж, поставили палатку, развели огонь и начали готовить ужин.

Один из этих путешественников принадлежал, по-видимому, к высшему обществу, а другие были индейские пеоны или слуги.

Хотя костюм этого путешественника был самый простой, надменность его обращения, его величественная походка выдавали человека, давно привыкшего властвовать и не допускавшего ни отказа, ни даже малейшей нерешительности.

Ему было уже за пятьдесят; роста он был высокого, строен, все движения исполнены чрезвычайного изящества. Широкий лоб, черные блестящие и открытые глаза, длинные усы с проседью и волосы, остриженные под гребенку, выдавали в нем военного, что еще подтверждалось его резким и отрывистым разговором. Хотя он выказывал довольно любезное обращение, однако невольно изменял себе, и легко было узнать, что скромный костюм мексиканского золотоискателя было ничто иное как маскарад.

Вместо того чтобы удалиться в палатку приготовленную для него, человек этот сел у огня вместе с пеонами, которые поспешили дать ему место с нескрываемым почтением.

Между пеонами два человека особенно привлекали внимание: один был краснокожий, другой метис, с умным взглядом, насмешливой улыбкой и раболепным обращением, который по каким-то причинам пользовался расположением своего господина; товарищи называли его Карнеро, а иногда капатац.

Карнеро был остряк в караване, он всегда был готов смеяться и шутить, вечно курил сигару и отчаянно бренчал на гитаре; но под этой легкомысленной наружностью он скрывал характер более серьезный и мысли более глубокие, нежели хотел показать.

Краснокожий составлял с капатацем самый полный контраст; это был длинный сухой, худощавый человек, с угловатыми чертами, с мрачным и печальным лицом, с черными глазами, глубоко запавшими, вечно находившимися в движении и с выражением неуловимым; большой рот с зубами широкими и белыми, как миндалины; тонкие, сжатые губы составляли физиономию не очень симпатичную и казавшуюся еще более зловещей при неразговорчивости этого человека, который говорил только в самых необходимых случаях и то односложно; о возрасте его трудно было составить какое-нибудь мнение, как вообще о возрасте всех индейцев, потому что волосы его были черны, как вороново крыло, а кожа на лице не имела ни одной морщинки; впрочем, он казался одаренным необыкновенной силой.

Он нанялся в Санта-Фе в проводники каравану и, если не принимать во внимание его упорного молчания, его можно было только хвалить за ловкость, с какой он исполнял свою обязанность.

Пеоны называли его индейцем, а иногда Хосе — насмешливое прозвище, которым в Мексике называют мирных индейцев; но краснокожий казался столь же нечувствителен к похвалам, как и к насмешкам.

Когда ужин кончился, каждый зажег трубку или сигарку, и господин обратился к капатацу:

— Карнеро, хотя в такую ужасную погоду и в таких уединенных местах нам нечего опасаться конокрадов, однако поставьте все-таки часовых, осторожность не помешает.

— Я назначил двух человек, — отвечал капатац, -притом я намерен делать объезды ночью. Эй, Хосе, -обратился он к индейцу, — ты уверен, что не ошибся? Ты точно видел след?

Краснокожий презрительно пожал плечами и продолжал бесстрастно курить.

— Знаешь ли, кому принадлежат открытые тобой следы? — спросил его господин.

Индеец сделал утвердительный знак.

— Эти люди опасны?

— Это Вороны! — глухо отвечал краснокожий.

— Если это Вороны, то нам следует остерегаться, -вскричал господин, — это самые хитрые грабители в Скалистых горах!

— Ба! — отвечал Карнеро с презрительным смехом. — Не верьте этому человеку, он хочет похвастаться. Эти индейцы лгут, как старые бабы.

Глаза индейца вдруг оживились и зловеще сверкнули; ничего не отвечая, он вынул из-за пазухи мокасин и так ловко швырнул его в капатаца, что попал ему прямо в лицо.

Метис вскрикнул от ярости и бросился на индейца с ножом.

Но тот не терял его из вида; легким движением он избегнул отчаянного нападения капатаца и, схватив его за пояс, поднял легко, как ребенка, и швырнул в самую середину огня, где капатац метался с минуту с криками боли и бессильного гнева.

Когда наконец он выбрался из костра с ожогами, то не думал возобновлять нападения, но сел, глухо ворча, и бросая зловещие взгляды на своего противника.

Господин смотрел с самым полным равнодушием на эту схватку, только поднял мокасин и внимательно рассмотрел его.

— Индеец прав, — сказал он холодно, — на этом мокасине метка Воронов. Мой бедный Карнеро! Наказание, было жестоко, однако я принужден сознаться, что ты заслужил его.

Краснокожий опять принялся курить так спокойно, как будто не случилось ничего.

— Он поплатится за это, — глухо отвечал капатац на замечание своего господина, — не буду я мужчиной, если не отдам его на пищу этим Воронам, следы которых он находит так хорошо.

— Мой бедный Карнеро, — сказал с насмешкой господин, — забудьте это дело, неприятное для вашего самолюбия, я думаю, что вы ничего не выиграете, если затеете новую ссору.

Капатац не отвечал, он обвел взглядом всех присутствовавших, выбирая, на ком бы сорвать свой гнев без большого риска, но пеоны остерегались подать ему повод, все были серьезны. Тогда он встал с досадой, сделал знак двум пеонам следовать за ним и удалился, ворча.

Начальник каравана несколько минут оставался погружен в размышления, потом ушел в свою палатку; мало-помалу пеоны растянулись на земле ногами к огню, старательно закутались в свои плащи и заснули.

Индеец вынул тогда трубку изо рта, осмотрелся вокруг, заткнул трубку за пояс, встал с небрежным видом и пошел медленными шагами под дерево, лег и совершенно закутался в бизонью шкуру; эта предосторожность была необходима — предстояла холодная ночь.

Скоро, кроме часовых, опиравшихся на ружья и неподвижных, как статуи, все путешественники были погружены в глубокий сон, потому что сам капатац, несмотря на обещание, данное своему господину, лег у входа в палатку.

Прошел целый час и ничто не нарушило тишины, царствовавшей в стане.

Вдруг произошло странное обстоятельство: шкура, которой прикрывался индеец, медленно приподнялась, и явилось лицо краснокожего, бросавшего огненные взгляды в темноте. Через минуту проводник медленно встал и прислонился к стволу дерева, у подножия которого он лежал, потом ухватился за ствол руками и ногами и приподнялся таким образом до первых ветвей, среди которых исчез.