Валентин Гиллуа - Эмар Густав - Страница 2

Однако путешественник все рассматривал своего странного собеседника. Вот результат его наблюдений: общий вид незнакомца был самый жалкий: разорванная одежда едва покрывала его костлявое тело; впалые и болезненные черты казались угрюмы; глаза, лихорадочно сверкали мрачным огнем и бросали иногда магнетические лучи. Оружие его было в таком же дурном состоянии, как одежда; в случае борьбы, этот человек, физическая сила которого, видимо, была велика, но которую ужасные лишения всякого рода давно уже ослабили, не был бы для путешественника опасным противником; однако под этой жалкой наружностью можно было угадать избранную натуру, в этом человеке было что-то великое, пробуждавшее не только сострадание, но и уважение к тайным мукам, так гордо претерпеваемым. Этот человек, прежде чем упал так низко, должен был быть велик в добре, а может быть, и во зле; но, наверное, в нем не было ничего пошлого и могучее сердце билось в его груди.

Таково было впечатление, произведенное незнакомцем на охотника, между тем как оба, не обмениваясь ни одним словом, утоляли свой голод.

Обеды и ужины охотников коротки; этот ужин продолжался не более четверти часа. Когда он кончился, путешественник подал сигарку незнакомцу.

— Вы курите? — спросил он.

При этом простом вопросе случилось странное обстоятельство, которое будет понято только теми, кто привык к табаку и долго его не употреблял. Лицо незнакомца вдруг осветилось внутренним волнением, мрачные глаза его засверкали. Схватив сигарку с нервным трепетом, он закричал голосом, которого радость передать невозможно:

— Да-да! Я когда-то курил!

Наступило довольно продолжительное молчание. Оба собеседника курили сигары молча, как бы погрузившись в мысли.

Между тем над их головами дул ветер, снег валил хлопьями, а эхо гор жалобно выло; ночь была ужасна. За кругом света от костра все было покрыто густой темнотой; картина, представляемая этими двумя людьми, сидящими в пустыне и странно освещенными синеватым пламенем костра и, так сказать, нависшими над пропастью, беззаботно курившими, между тем как ветер ревел вокруг них, имела что-то поразительное и странное, -что невозможно передать.

Выкурив сигару, путешественник зажег другую и сказал своему собеседнику:

— Теперь, когда лед растаял между нами, когда мы почти познакомились — потому что сидели у одного костра, ели, пили и курили вместе, — настала минута, кажется, познакомиться совсем.

Незнакомец сделал безмолвное движение и покачал головой; это движение можно было объяснить и отказом, и согласием. Путешественник продолжал с веселой улыбкой:

— Я нисколько не намерен, — сказал он, — принуждать вас открывать вашу тайну — вы свободны сохранить инкогнито, если вы хотите, я этим не оскорблюсь; однако позвольте мне подать пример откровенности, сказав вам, кто я; моя история будет непродолжительна, она будет состоять только в нескольких словах. Франция — мое отечество, я родился в Париже, которого я, без сомнения, не увижу никогда, — продолжал он с подавленным вздохом. — Причины, которые будет слишком продолжительно рассказывать вам и которые нисколько не будут для вас интересны, привели меня в Америку. Случай, а может быть, и Провидение, приведя меня в пустыню, пробудили мои инстинкты и мое стремление к свободе, сделали из меня лесного наездника; двадцать лет езжу я по лугам и, вероятно, будут ездить до тех пор, пока индейская пуля из-за какого-нибудь куста не остановит меня навсегда. Города мне противны; я до страсти люблю великие зрелища природы, которые возвышают мысли и приближают человека к его Создателю; я еще раз только вступлю в хаос цивилизация, чтобы исполнить клятву, данную на могиле друга, потом убегу в глубину самых неведомых пустынь, чтобы окончить мою карьеру, отныне бесполезную, вдали от людей, страсти и низкая ненависть которых отняли у меня ту ничтожную долю счастья, которой я имел право домогаться. Теперь, товарищ, вы меня знаете так же хорошо, как я сам себя знаю; я только прибавлю, что белые мои соотечественники называют меня Валентином Гиллуа, а краснокожие — Кутунепи, то есть храбрым; я считаю себя настолько добрым и настолько храбрым, как только может быть человек при своей несовершенной организации; я никогда с намерением не делал зла и оказывал услугу своим ближним так часто, как только мог, не ожидая от них благодарности.

Речь, начатая охотником голосом звучным и тем беззаботным тоном, который был ему свойствен, окончилась против его воли, под приливом горестных воспоминаний, голосом тихим и невнятным; окончив, он печально опустил голову на грудь со вздохом, походившим на рыдание.

Незнакомец смотрел на него несколько минут с выражением кроткого сострадания.

— Вы страдали, — сказал он, — страдали в любви, страдали в дружбе; ваша история похожа на историю всех людей: в этом мире кто из нас не чувствовал, как слабеет его мужество под тяжестью горестей? Вы один, без друзей, оставлений всеми, добровольный изгнанник, вдали от людей, которые внушают вам только ненависть и презрение, вы предпочитаете общество хищных зверей, менее свирепых, чем люди; но по крайне мере вы живете, между тем как я — мертв!

Охотник выпрямился с живостью и с удивлением посмотрел на своего собеседника.

— Вы считаете меня сумасшедшим, не так ли? — продолжал тот со странной улыбкой. — Успокойтесь, я в полном рассудке; голова моя холодна, мысли ясны, но, повторяю вам, я умер, умер для моих родственников, для моих друзей, умер для целого света и осужден вечно вести эту жалкую жизнь. История моя очень странна и вы знали бы ее, если бы вы были мексиканец или путешествовали в некоторых мексиканских областях.

— Я вам сказал, что я уже более двадцать лет объезжаю Америку по всем возможным направлениям, — отвечал охотник, любопытство которого пробудилось в высшей степени. — Можете ли вы сказать мне, что это значит?

— Я могу сказать вам мое имя, которое приобрело некоторую известность, но я сомневаюсь, слышали ли вы его.

— Как же вас зовут?

— Меня звали Марсьяль Тигреро.

— Вас! — закричал охотник с величайшим удивлением. — Это невозможно!

— Конечно, потому что я умер, — отвечал незнакомец с горечью.

Глава II

ЖИВОЙ МЕРТВЕЦ

Тигреро опустил голову на грудь и погрузился в мрачное размышление.

Охотник, смущенный оборотом, который принял этот разговор, и желая возобновить его, машинально поправлял огонь своим кинжалом, между тем как глаза его блуждали вокруг и устремлялись иногда на собеседника с выражением глубокого сочувствия.

— Послушайте, — сказал он через минуту, толкнув ногой в костер несколько угольев, подкатившихся к нему, — извините, сеньор, если мое восклицание показалось вам обидным, вы не так поняли мои слова; хотя мы никогда не видались, мы не так чужды друг другу, как вы предполагаете — я давно уже вас знаю.

Тигреро медленно поднял голову и посмотрел на охотника с недоверчивым видом.

— Вы? — удивился он.

— Да, я, кабальеро, и мне нетрудно будет дать вам доказательства.

— К чему? — прошептал дон Марсьяль. — Какой интерес может быть для меня в том, знаете ли вы меня или нет?

— Любезный сеньор, — возразил француз, несколько раз качая головой, — ничего не бывает на этом свете случайного. Поверьте мне, разум, выше нашего, управляет всем на земле, и если судьба позволила нам встретиться таким странным и неожиданным образом, то, стало быть, Провидение имеет относительно нас намерения, в которые проникнуть мы не можем; не будем же возмущаться против Божьей воли: как Он решил, так и будет. Кто знает, может быть, я без моего ведома послан к вам затем, чтобы принести вам высокое утешение или доставить средства исполнить мщение, давно замышляемое и которое вы считаете невозможным в эту минуту.

— Повторяю вам, сеньор, — отвечал Тигреро, — ваши слова показывают человека мужественного и с сердцем. Я невольно чувствую к вам влечение, мне кажется; также, как и вам, что эта встреча не случайная, после стольких одиноких и горестных дней встреча с человеком вашего характера не может быть случайною. Убежденный в своем бессилии выйти из ужасного положения, доведшего меня до отчаяния, я почти решился на самоубийство. Благородная рука, которую вы протягиваете мне, должна быть рукою друга. Расспрашивайте же меня без опасения, я буду отвечать вам со всей откровенностью.