Сурикэ - Эмар Густав - Страница 21

— Вовсе нет; я не знаю ничего дурного о нем; но говорят, что у него глаз дурен, и вы понимаете…

— Да, вполне понимаю, — улыбаясь, отвечал Монкальм.

— Впрочем, Сурикэ хорошо знает его, — продолжал канадец, — я даже получил от него поручение к нашему гостю.

— Как зовут этого человека? — спросил Шарль Лебо.

— Мрачный Взгляд.

— Я действительно знаю этого человека, и он мне очень нравится; сказанное им должно быть правдой, я вам ручаюсь головой за этого охотника, — горячо вступился Шарль.

— Этого достаточно; человек, сторону которого вы так горячо принимаете, не может быть негодяем.

— Вы увидите сами, генерал, так как я намереваюсь представить его вам.

— Хорошо; и ему не придется жаловаться на меня.

— Благодарю вас заранее! — И, обращаясь к канадцу, молодой человек прибавил:— Какое же поручение Мрачный Взгляд дал вам ко мне?

— Оно не длинно, — отвечал канадец. — Мрачный Взгляд будет ожидать вас в час утра в третий день будущего новолуния у лосиного брода.

— Я буду там. Благодарю вас.

— Не за что; я всегда готов к вашим услугам. Теперь, генерал, позвольте мне уйти.

— Как хотите; вам надо отдохнуть; но не забудьте зайти ко мне завтра в двенадцать часов, я буду ждать вас.

— Хорошо. Итак, до завтра.

— А пока примите эти два пистолета; это хорошее оружие, и мне будет приятно видеть его на вас!

Генерал снял со стены пару великолепных пистолетов и подал Бесследному.

— О, генерал! — радостно воскликнул канадец. — Я никогда не расстанусь с ними!

И он заткнул их за пояс. Бесследный поклонился и вышел. Трое собеседников остались одни.

ГЛАВА VI. Где снова является граф Рене де Витре и засыпает против воли

По утрехтскому миру Франция сохранила остров Кап-Бретон, или Королевский, лежавший у входа в залив Св. Лаврентия, между Акадией и Ньюфаундлендом; положение этого острова давало отчасти возможность господствовать над путем в Канаду.

В 1720 году на восточном берегу острова был основан город Луисбург, который намеревались превратить в большую крепость, но укрепления так и не были доведены до конца, потому что для этого потребовались бы слишком значительные издержки.

Новый город заселялся кем попало и служил убежищем всем, имевшим, по той или другой причине, несогласия с правосудием. Приезжали также переселенцы с Ньюфаундленда; но из них весьма немногие поселились в городе; они предпочитали порт Тулузу, Дофин и другие места на Королевском острове.

Когда город был уже построен, заметили, что остров не производит ничего и что все необходимое привозится из Квебека; в случае осады его можно было бы взять за несколько дней, так как у него не было бы провианта.

В 1747 году там сложилось исключительное положение вещей. Солдаты должны были получать жалованье от казны, но Биго, в то время интендант Луисбурга, наотрез отказался платить этим беднякам; они восстали. В то же время англичане неожиданно появились перед городом; он был в состоянии защищаться и имел гарнизон в 1600 человек.

При приближении англичан Дюшамбон, комендант, старался оживить патриотизм в своих войсках; восставшие покорились, но между солдатами и начальником осталось недоверие, которое помешало защите; комендант был принужден отдать город пятистам милиционерам, которые обратились бы в бегство при всяком намеке на серьезную защиту.

Луисбург был снова возвращен Франции по ахенскому миру; Биго — единственный виновник потери города — получил поздравление и повышение. Видя, что его система находит одобрение, взяточник продолжал свой образ действия, но уже действовал открыто, и никто не смел жаловаться.

Таким образом, Биго подготовлял потерю колонии, доходы с которой целиком шли в его карман.

Как все крепости того времени, Луисбург представлял невообразимый хаос: всюду грязь и нечистоты, улицы узкие, дома плохо выстроенные; это была настоящая помойная яма, особенно нижние кварталы — настоящие разбойничьи притоны; туда никто не отваживался вступить позднее известного времени; даже среди бела дня все предпочитали делать большой круг, чем проходить по некоторым улицам; эти улицы с зараженными домами все были пропитаны пороком и нищетой; здесь жил всякий сброд. День и ночь раздавалось пение или, скорее, вой в кабаках, помещавшихся во всех домах, где порок выставлялся наружу с полной безнаказанностью, так как полиция, вместо того чтобы сдерживать разврат, напротив, казалось, потворствовала ему; надо сказать, что Луисбург был исключением, грязным пятном Канады, которая славилась своим утонченным образом жизни и которую упрекали в излишней чопорности.

В тот самый вечер, когда у Монкальма происходило собрание, на котором присутствовал читатель, человек высокого роста и внушительной наружности, закутанный в плащ, в шляпе с полями, низко спущенными на лицо, шел от гавани и направлялся в нижние кварталы города, которые, казалось, были ему хорошо известны. Ночь была темная, дождливая и холодная; все спало в городе, или, по крайней мере, казалось, что спит, хотя еще не было и девяти часов; все вокруг незнакомца было погружено во мрак, но скоро декорация внезапно переменилась, послышалось пение и вой в кабаках и тавернах, свет в которых казался пламенем пожара; с трудом было возможно пробраться в этом лабиринте вонючих лачуг, грязи и притонов разврата; но незнакомец, казалось, привык к окружающему; он шел, не ускоряя и не замедляя своих мерных, твердых шагов.

Но, перейдя через перекресток, еще более, чем остальные улицы, освещенный и шумный от множества таверн, которыми он был наполнен, незнакомец остановился, бросил вокруг себя пытливый взгляд и после секундного колебания, казалось, припомнил забытые подробности; повернувшись на каблуках, он решительно вошел в кабак не только с подслеповатыми окнами, но вовсе без окон; вокруг столов сидели солдаты и матросы, совершенно пьяные, с отвратительными женщинами, не менее пьяными, чем их собеседники; все эти посетители пели, смеялись, ревели, плакали, спорили, даже дрались, и никто не пытался сдержать их; шум был такой, что не было бы слышно даже громового удара пушки.

Незнакомец с минуту, казалось, с любопытством рассматривал это странное общество; два матроса вцепились друг другу в волосы и покатились на грязный пол, награждая друг друга ударами кулаков, способными свалить с ног быка; пользуясь, что стол дерущихся освободился, новый гость сел без дальнейших околичностей; нечего было и думать о том, чтобы позвать кабатчика — он не услыхал бы зова среди этого гама; незнакомец и не пытался звать, кабатчик постоянно ходил между столами, присматривая за своими более чем подозрительными гостями; когда он подошел на пять или на шесть шагов к незнакомцу, этот последний взял табурет и швырнул его хозяину под ноги.

Кабатчик обернулся в бешенстве, потирая себе икры; незнакомец сделал ему знак, который он, вероятно, понял, потому что выражение его лица, напоминавшего морду дога, внезапно изменилось и он поспешно подбежал к незнакомцу и, вопреки своей обычной невежливости, снял свой засаленный колпак.

Если бы посетители были в состоянии заниматься происходившим вокруг них, они могли бы подумать, что кабатчик вдруг сошел с ума; но каждый был занят только самим собою. Это нарушение обычных привычек хозяина прошло, по счастью, незамеченным.

— Я Вольтижер, — сказал незнакомец сдержанным голосом.

— Стало быть, сумеете поднять парус на фок-мачту.

— И спустить блиндзелль, — отвечал тотчас незнакомец.

— Як услугам вашего сиятельства, — отвечал кабатчик, почтительно кланяясь.

— Без титула, помните это! — быстро перебил его незнакомец.

— Буду помнить, сударь.

— Хорошо; вы получили мое письмо из Ла-Рошели?

— Да, сударь, оно пришло десять дней тому назад.

— Комната готова, огонь зажжен, стол накрыт? Все готово?

— Стол на два прибора? Да, сударь!

— А кушанье?

— Будет достойно вашего с…

— Моего гостя еще нет?