Кречет. Книга I - Бенцони Жюльетта - Страница 42

Тим подмигнул своему другу и, не развязывая для вящего удобства своего пленника, водрузил его на свое могучее плечо, подобрал гусей, оставленных Ноайлем, и взял курс на угол Лонг-Уорф-стрит, где его возлюбленная царила среди тросов, якорей, рыболовных сетей, навигационных приборов, инструментов и орудий разного рода, а также трубок, бочонков табаку, рому или ружейного пороху, короче, среди всего того, что могло понадобиться для снаряжения судна и обеспечения сносного существования его экипажа.

С сожалением вздохнув. Жиль проводил своего друга взглядом и вошел в дом Уонтона. Он вдруг почувствовал, что ему, пожалуй, больше хочется услышать звонкий смех Марты Карпентер, чем пронзительный голос г-на де Лафайета, так мало походившего на тот идеал человека, который он создал в своих грезах. Жиль наделил его чертами своих излюбленных героев, а теперь выяснилось, что Лафайет, в конце концов, самый обыкновенный офицер, такой же, как и все прочие, правда, не такой красивый, как Лозен, не такой симпатичный, как Ноайль, и гораздо менее обаятельный, чем Рошамбо. Но меньше всего Жилю нравился голос Лафайета.

Жиль услыхал его, лишь только очутился в вестибюле, он будто наполнял весь дом, поднимаясь временами до фальцета, что показалось Жилю особенно невыносимым. В голосе чувствовалось нетерпение, лишь слегка смягченное ноткой почтения, и даже если очень постараться, то нельзя было не расслышать слова, которые произносил маркиз:

– Вот каково положение американских сил: они разделены на три главных корпуса. Первый корпус под командованием генерала Гейтса действует в Южной Каролине, но его изрядно потеснили, второй корпус отдан под начало Бенедикту Арнольду, победителю при Саратоге, который господствует над фортом Уэст-Пойнт и таким образом обеспечивает защиту долины Гудзона. Третий же корпус, самый значительный по численности, так как он насчитывает около шести тысяч человек, да прибавьте еще почти столько же ополченцев, состоит под командованием самого генерала Вашингтона. Он удерживает Джерси и пытается деблокировать Нью-Йорк. Я думаю, что ваш долг, господа, совершенно ясен: вы должны как можно быстрее выступить к Нью-Йорку, а затем…

– Дорогой маркиз, у меня нет другого долга, кроме долга повиноваться приказам, которые соблаговолит отдать мне генерал Вашингтон. Вы привезли мне его приказы?

– Конечно нет! У меня нет каких-либо определенных приказов. Генерал Вашингтон пожелал, чтобы я установил контакт с вами, оценил мощь войск, что вы привезли с собой, и удостоверился…

– Тогда, я думаю, вы могли удостовериться в следующем: английский флот блокирует нас в бухте. Атаковать его было бы безумием, поскольку наша огневая мощь значительно ниже. С другой стороны, после столь долгого путешествия у нас много больных, которых нужно поставить на ноги и нельзя здесь оставлять. Я, наконец, думаю, что первое, что мы обязаны сделать, – это заново выстроить укрепления Род-Айленда, в противном случае англичане снова завладеют им, стоит лишь нам показать им спину… тогда нужно будет все начинать сначала…

– Однако…

Решив, что он уже достаточно слышал и его могут заподозрить в подслушивании. Жиль тихонько постучал и проскользнул в комнату, где держали военный совет в узком кругу. Он увидел Лафайета, стоявшего, подобно петушку, перед могучим и холодным Рошамбо, шевалье де Тернея, сидящего в кресле и постукивающего концом трости о башмак, майора де Жима, адъютанта Лафайета, который жался к окну, стараясь сделаться как можно неприметнее, и, наконец, герцога де Лозена – он ходил взад и вперед от одного к другому со скрещенными на груди руками и разгневанными глазами, сверкавшими, подобно карбункулам. Было совершенно очевидно, что Лозен готов уже к рукопашной схватке.

При появлении Жиля герцог нахмурил брови и, после того, как юноша приветствовал присутствующих в соответствии с уставом и подошел к столу, за которым обычно сидел, раздраженно взмахнул рукой и запротестовал:

– Господа, мы собрались здесь, дабы обсудить вопросы исключительной важности, и низшим чинам нечего здесь делать! Присутствие этого мальчика представляется мне совершенно излишним, поскольку планы наших действий должны храниться в секрете от подобных людей.

Жиль покраснел от гнева, и рука его инстинктивно потянулась к эфесу шпаги. Враждебность герцога к нему ничуть не уменьшилась за время долгого плавания; с той поры, как они высадились на сушу, Лозен не упускал случая продемонстрировать юному секретарю свое презрение и не скрывал неприязни. Дружба, питаемая к нему Ферсеном, не исправила положения: со времен Версаля обоих молодых людей связывало глухое соперничество, причиной коего была… королева Франции.

Однако слова Лозена не очень понравились Рошамбо, смерившего герцога ледяным взглядом.

– Какая муха вас укусила, сударь? Вы что, знаете лучше меня, когда мне нужен мой секретарь, а когда нет? Мне необходимо ему продиктовать письмо к генералу Вашингтону, если, конечно, вы сами не соблаговолите взять перо и…

Шевалье де Терней издал сухой смешок, передававший охватившее его раздражение.

– Герцог де Лозен великолепно разбирается в фортификации, но не в искусстве ведения переписки, к тому же он излишне много мнит о себе.

Идите сюда, мой мальчик, и приготовьтесь писать. Вы нужны нам.

Молодому герцогу весьма не понравилось, как его поставил на место адмирал. Он поджал губы, ледяным тоном попросил позволения удалиться, затем холодно отвесил всеобщий поклон и вышел из комнаты, провожаемый взглядом Рошамбо.

– Он прирожденный солдат, – заметил генерал. – Жаль, что он так плохо понимает дисциплину, совсем не умеет сдерживаться, не владеет искусством молчания и ведет себя подобно средневековому барону!

– Ведь он по крови одновременно принадлежит к Биронам и Лозенам, этим все сказано! – ответил ему шевалье, пожав плечами. – В крови этих людей пылает бунт. Бунт и неумение быть ловким… поскольку вы не можете не признать, что он оказал вам услугу, предоставив возможность поставить его на место и удалить отсюда.

Ведь вы были не слишком довольны его присутствием при этом первом… и столь важном разговоре?

Рошамбо рассмеялся.

– Судя по столь своевременно и ловко оказанной мне помощи, это можно сказать и о вас, мой дорогой! Признайтесь же, что вы его весьма не любите…

– Герцог де Лозен меня ненавидит, презирает и полагает, что я трус, совершенно не представляя себе при этом причин и побуждений моих поступков. С чего же мне любить его! Однако вернемся к нашему разговору, господин де Лафайет.

Вам не стоит вникать в наши… семейные дела!

Посланник Вашингтона, все это время следивший за вышеописанной сценой с удивлением и не без некоторого удовольствия, поскольку любил Лозена не более своих собеседников, позволил себе улыбнуться.

– За те несколько раз, что я имел честь быть приглашенным в кружок Ее Величества, я узнал множество вещей, – сказал Лафайет, даже не пытаясь скрыть легкой грусти в своих словах. – Я узнал, что господин де Лозен весьма охотно употребляет повелительный тон, каковы бы ни были обстоятельства и персоны, при этом присутствующие. Теперь вы можете мне сказать, господа, что вы желаете, чтобы я передал генералу Вашингтону? Намереваетесь ли вы следовать маршем на Нью-Йорк?

– Нет, тысячу раз нет! Не сейчас, а лишь после получения официального приказа от генерала. Черт возьми, сударь, я вовсе не скрываю от вас, что я весьма разочарован… Я ждал самого Вашингтона, а он присылает вас, без единого слова, написанного им лично, и безо всякого эскорта.

– Но он ведет свои войска на Нью-Йорк и не может наносить сейчас визиты…

Спокойствие Рошамбо, казалось, разлетелось на куски. Его кулак обрушился на стол, за которым сидел Жиль, очинивавший перо, чтобы казаться хоть чем-то занятым, и не упускавший, однако, ни одного слова из разговора.

– Можно подумать, маркиз, что мы с вами говорим на разных языках! Правда, вы сейчас больше американец, чем француз… Я прибыл сюда, доставив все то, в чем нуждается ваш генерал, я повторяю – все! Я получил предписание занять позиции на этом острове. Я имел право думать, что меня будут ожидать, однако я не только не застал здесь никого из тех, на чье присутствие надеялся, но еще и потратил две недели в бесплодном ожидании чьего-либо визита! Теперь прибываете вы, но в одиночестве, и, с вашего позволения, мне кажется, что вы представляете сейчас лишь себя самого. Вы привезли мне приказы, да или нет?!