Кречет. Книга I - Бенцони Жюльетта - Страница 4

Она преуспела в этом лишь наполовину. Мальчик смотрел на мир, о котором ему говорили, что тот плохой, опасный, развращенный, и ему не удавалось вообразить его отталкивающим. Он видел всю красоту деревенских полей весной, в этом мире было море, ветер, ночи под звездным небом, запах земли, согреваемой солнцем, пение птиц, деревья и все животные, наполнявшие его детскую вселенную маленького крестьянина. Тут были лошади, создания огромные и великолепные, и мальчик их инстинктивно обожал, считая существами сказочными. Были также песни, которые пела Розенна, и бесконечное число чудесных сказок древней Бретани, запас которых был, казалось, неиссякаем.

Ему множество раз говорили, что он ребенок не такой, как другие, и тогда он стал искать объяснения этому и узнал: все дело в том, что у него нет отца. Тогда он захотел узнать больше, засыпал Розенну вопросами, на которые бедная женщина не могла ответить.

«Это был благородный господин, – призналась она однажды, – но я не знаю его имени, потому что твоя мать никому не пожелала открыть его…»

С годами образ отца, о котором говорила ему Розенна с такой нерешительностью, стал неотступно преследовать воображение Жиля, постепенно приобретая сказочные черты. Может быть, потому, что мать отказывала ему в любви, жизненно необходимой всем детям, он так сильно привязался к отсутствующему отцу, отказываясь увидеть в нем бессовестного соблазнителя, но украшая его портрет всем великолепием свободолюбивого человека, искателя приключений.

По мере того как в его сознании вырастал смутный образ неведомого отца, росла в нем и неосознанная потребность так или иначе через время и пространство обрести отца, как бы отождествить себя с ним. Он прекратил расспрашивать Розенну, которой нечего было ему больше открыть, потому что безотчетно опасался узнать какую-нибудь деталь, которая может исказить героический образ, рожденный его воображением.

И он более ничего не отвечал, когда мать изредка упоминала о том времени, когда он начнет учиться теологии.

Стать священником? В действительности Жиль никогда этого по-настоящему не хотел, но в тот вечер, когда он бежал по ландам, усеянным большими камнями, что стояли, как часовые, охраняющие какое-то таинственное королевство, он навсегда отбросил эту ставшую ему чуждой мысль.

Как можно по своей собственной воле отдать Богу сердце, переполненное образом бесстыжей маленькой сирены с волосами цвета огня?

Добравшись наконец до своего дома, устроившегося подобно жирному коту в ложбине между невысоких холмов, окруженной зарослями боярышника, ежевики и дрока. Жиль на миг заколебался: как он, полуголый, предстанет перед матерью. Представив себе ледяной взгляд, которым мать окинет его, он почувствовал, что дрожь пробегает у него по спине.

Со всеми предосторожностями Жиль приблизился к маленькому низкому окошку, которое открывалось в ночь, подобно большому глазу; он надеялся, что Мари-Жанна уже ушла в свою комнату, чтобы по обыкновению предаться молитвам: час был поздний. Она и впрямь никогда не интересовалась, чем он занимается во время вакаций, и ужинала в одиночестве, не дожидаясь его возвращения, поскольку Жиль иногда выходил ночью в море на рыбную ловлю вместе с сыновьями лоцмана Ле-Мана, его единственными друзьями в деревне.

Прижав нос к стеклу, он увидел, что комната действительно была пуста. Один прибор был поставлен на длинный навощенный дубовый стол, и Розенна, сидящая на скамье подле очага, читала молитву, по своему обыкновению в полудреме перебирая четки и иногда клюя носом.

Он улыбнулся при виде такой мирной картины, тихонько открыл дверь и проскользнул в комнату бесшумно, как кот. В одну секунду он добрался до большого ларя, стоявшего у покрытой резьбой перегородки, в котором хранилось белье, открыл одно из его отделений, вынул рубашку из грубого полотна, подобную той, что он отдал девушке, такие же штаны и переоделся.

Выскользнув затем снова за дверь. Жиль опять вошел, но уже с гораздо большим шумом.

– Я опоздал, – громко объявил он, – но у реки было так красиво, что я и не заметил, как пролетело время. Извини меня!

Розенна вздрогнула, подняв на юношу взгляд своих голубых глаз, оттенок которых подчеркивался цветом муслиновой накидки, прикрывавшей ее волосы и заменявшей чепец, накидки, которую она носила по моде женщин из Оре.

– А, это ты! – произнесла она, с усилием вставая со скамейки. – Я, кажется, немного задремала.

– Задремала! По-моему, ты крепко спала, – ответил Жиль. – Почему ты не легла? Я достаточно вырос, чтобы самому накрыть себе ужин.

Она кивнула, недовольная тем, что он снова затронул эту тему, давно уже служившую источником споров между ними.

– Так не полагается! Сколько раз нужно повторять, что в твоих жилах течет кровь людей, которые никогда не обслуживали себя сами? Садись и ешь!

– А где моя мать? Уже легла?

– Нет, она в церкви. Там как раз идет вечерняя служба, и мать пробудет там до утра.

– До утра! Не слишком ли это долго?

Старая служанка пожала плечами, давая таким образом понять, что она думает о Мари-Жанне и ее чрезмерном увлечении религией.

– Когда-нибудь она еще попросит для себя должности ризничего, чтобы проводить там и все дни. Да благословит нас Святая Анна! Эта женщина не в своем уме!

Жиль утвердительно кивнул головой и набросился на суп со свойственным его возрасту волчьим аппетитом. Недавнее купание в реке и стремительный бег по ландам разбудили в нем голод. И хотя ему хотелось задать множество вопросов, он сдерживал себя, так как не в обычае было вести разговоры во время еды. Только лишь после

того, как был закончен ужин, он поднял на стоявшую подле него Розенну горящий любопытством взгляд.

– Моя мать никогда не выходит из дому и ни к кому не ходит в гости, – сказал он для начала, – но ты, Розенна, ты ведь знаешь всю округу от Эннебона до Пор-Луи?

– Да, я многих тут знаю, – проворчала Розенна, сразу насторожившись. – Если люди со мной здороваются, я отвечаю. Зачем быть невежливой… А что ты хочешь спросить?

– Да ничего особенного. Я только хотел узнать, знаешь ли ты семейство де Сен-Мелэн?

Ее седые брови сошлись под накрахмаленной накидкой из муслина.

– Но… скажи мне правду, – сказала она тоном, полным подозрения, – почему ты заговорил со мной об этих людях?

– О, просто так! – ответил Жиль, поднявшись с места, чтобы избежать долгих объяснений. – Когда я возвращался через парк Локгеноле, я встретил девушку, которая назвалась этим именем и сказала, что живет в замке. Но это не важно…

При этих словах он вышел из дома, сделав вид, что идет взглянуть, хорошо ли заперты куры, «потому что в окрестностях заметили лису».

Он был уверен, что Розенна, одним из маленьких грешков которой было любопытство, не успокоится, пока не выяснит все до конца. Обходя свои маленькие владения. Жиль принялся сочинять историю о падении в ров и о вывихнутой при этом лодыжке, историю, которая спасла бы одновременно и его самолюбие, и стыдливость Жюдит.

Он не обманулся в своих ожиданиях. Розенна как никто другой знала толк в искусстве задавать самые точные вопросы, не подавая при этом вида, что чем-то интересуется. Она могла бы стать несравненным духовником: не только ни одна сплетница на десять лье в округе не могла противиться ей, но Розенна умела также разговорить самого упрямого из старых рыбаков, из числа тех, что выпускают из своего беззубого рта трубку разве лишь для того, чтобы пропустить укрепляющий глоток сидра или водки.

«Она способна исповедать самого нашего епископа… или же моего церковного сторожа! – говаривал аббат Венсан, крестный Жиля, знавший старую женщину с самого рождения. – Когда я еще был ребенком, она знала, как разговаривать даже с браконьерами из Лесле, притом отбирала часть добычи и отправляла их восвояси, присовокупив к нравоучению бутыль с водкой!»

Таким образом, благодаря Розенне, Жиль быстро узнал все, что он желал знать.

Жюдит де Сен-Мелэн, несколько месяцев назад потерявшая мать, только что была принята в качестве пансионерки в монастырь Нотр-Дам-де-ла-Жуа в Эннебоне, аббатиса которого госпожа Клотильда де ла Бурдоннэ и ее бернардинки занимались воспитанием девиц благородного происхождения, но небогатых, в большинстве случаев с тем, чтобы сделать из них монахинь. Ее отец, почти полностью разорившийся старый дворянин, вынужден был покинуть свое маленькое поместье во Френе близ Плоэрмеля – приданое жены и их единственное богатство. Оставив поместье во Френе, он обосновался в Эннебоне, в старом, покрытом трещинами особнячке в квартале Виль-Клоз, доставшемся ему в наследство от какого-то дальнего родственника.