Росас - Эмар Густав - Страница 9

— Но с вами ли я должен буду беседовать там?

— Да, со мной.

— Скверно.

— О вещах, очень серьезных.

— Еще хуже.

— Иди, Мигель.

— С одним условием.

— Говори, приказывай!

— Разговор не должен продолжаться более двух или трех минут.

— Иди, Мигель.

— Вы согласны?

— Согласен, иди.

— Тогда идем!

Дон Мигель вошел и сел в кресло, его старый учитель расположился около него.

— Пощупай мне пульс, Мигель.

— Я?

— Да, ты.

— Что я должен сделать?

— Ты поймешь, что у меня лихорадка, которая пожирает, сжигает, мучает меня с этой ночи! Что ты хочешь сделать со мной, Мигель? Что это за человек, которого ты привел ко мне?

— А, вас терзают сомнения? Разве вы его не знаете?

— Я его знал ребенком, как и тебя и других, когда он был маленьким, нежным, наивным и невинным, как все дети. Но теперь разве я знаю его взгляды, его настоящую жизнь, его знакомства? Разве я могу предполагать в нем невиновного человека, если ты приводишь его ко мне среди ночного мрака, если ты приказываешь мне прятать его от всех и если ничего не говоришь об этом деле? Разве я могу предполагать в нем друга правительства, если я не вижу девиза федерации и когда он носит белый с лиловыми крапинками галстук? Из всего этого не вправе ли я логично вывести заключение, что тут кроется политическая интрига, заговор, умысел, революция, в которой, быть может, я бессознательно и помимо своей воли принимаю участие, я — человек мирный, спокойный; я, который вследствие своего важного положения в качестве доверенного секретаря его превосходительства сеньора министра Араны, очень хорошего человека, каковы и его сеньора, и вся его почтенная семья, кончая слугами, должен в силу необходимости быть благоразумным и осмотрительным, лояльным при исполнении своих служебных обязанностей? Тебе кажется…

— Мне кажется, что вы потеряли способность рассуждать, сеньор дон Кандидо, и так я не хочу подвергнуться тому же и тратить даром свое время, то окончу этот разговор, а вы мне позволите пойти к Луису.

— Но сколько же времени он останется у меня?

— До тех пор, пока Богу будет угодно.

— Но это невозможно!

— Однако, это будет так.

— Мигель!

— Сеньор дон Кандидо, мой высокоуважаемый учитель, рассмотрим в двух словах наши взаимные отношения.

— Рассмотрим!

— Слушайте! Чтобы уберечь вас от тех опасностей, которым вы в наше время могли бы подвергнуться со стороны федерации, я заставил назначить вас частным секретарем сеньора Араны, правда это?

— Совершенно верно.

— Очень хорошо! Но сеньор Арана и все его секретари со дня на день могут быть повешены не по приказанию властей, а по воле народа, который может восстать против Росаса с минуты на минуту.

— О! — вскричал дон Кандидо, широко раскрыв глаза.

— Повешены, да, сеньор! — повторил Мигель.

— И секретари также?

— Да, и они также.

— Без пощады?

— Да!

— Это ужасно, — проговорил, задрожав от страха, дон Кандидо. — Так что, если я оставлю мою службу, я погибну от Масорки, если останусь, народ повесит меня: и в том, и в другом случае меня ждет смерть.

— Конечно, вот это логично.

— Адская логика, Мигель, причиной моей смерти будет твоя ошибка.

— Нет, сеньор, вы нисколько не пострадаете, если будете делать то, что я хочу.

— Что же я должен делать? Говори!

— Дело в том, что страна переживает теперь кризис: или Росас победит Лаваля или Л аваль Росаса, не так ли?

— Конечно, да.

— Хорошо. В первом случае вы будете иметь поддержку в лице Фелипе Араны, во втором — Луис послужит вам лучшими ножницами, которыми вы сможете разрезать народную веревку.

— Луис?

— Да, бесполезно говорить об этом и повторять еще раз.

— Так что…

— Так что вы должны держать у себя Луиса до тех пор, пока я не решу иначе.

— Но…

— Человек, менее великодушный чем я, купил бы вашу сговорчивость следующими словами; сеньор дон Кандидо, дневной приказ Лаваля, который вы отдали мне сегодня в копии, сделанной вами, весьма важен. При малейшей вашей нескромности этот ценный документ попадет в руки Росасу, сеньор дон Кандидо!

— Довольно, довольно, Мигель.

— Хорошо, довольно. Итак, мы согласны друг с другом?

— Согласны! О Боже, я таков же, как Росас, моя натура совершенно такая же, как у него, это ясно! — вскричал дон Кандидо, ходя по комнате и сжимая свои виски.

— У вас такая же натура, как у Росаса?

— Да, совершенно такая же.

— Черт возьми! Сделайте милость, объясните мне это, дон Кандидо, потому что если это так, то Луис и я могли бы сейчас оказать большую услугу человечеству.

— Да, Мигель, совершенно тождественная, совершенно! — отвечал дон Кандидо, не замечая, что Мигель потешается над ним.

— В чем же тождественная?

— В том, что я боюсь, Мигель, боюсь всего, что меня окружает.

— Ого! А вы знаете, что и сеньор губернатор боится?

— Знаю ли я! Вчера в канцелярии, когда я писал, вернее переписывал те бумаги, которые я тебе показывал, сеньор министр тихо разговаривал с сеньором Гарригосом, знаешь, что он сказал?

— Если вы мне это не скажете, то думаю, что мне невозможно будет отгадать это.

— Он сообщил сеньору Гарригосу, что сеньор губернатор приказал отнести на борт «Актеона» четыре шкатулки с унциями и что он предвидит момент, когда его превосходительство сядет на судно, потому что он боится всего, что его окружает.

— Ого!

— Это буквальные слова сеньора министра.

— Черт возьми!

— И вот я испытываю то же самое: боюсь всего, что меня окружает.

— И вы также, а?

— Да, и я, я и сказал тебе, что я похожу на его превосходительство, потому что к этому заключению приводит, это доказывает, красноречиво свидетельствует об этом то обстоятельство, что мы оба в одно время испытали одинаковые ощущения.

— Конечно! — произнес Мигель, размышляя о словах дона Кандидо.

— И это явление не могло бы произойти, если бы он и я не имел ли тождественной натуры, одинаково впечатлительной.

— Вы сказали, что четыре шкатулки с унциями отправлены на борт «Актеона».

— Четыре шкатулки, да.

— И что он боится?

— Да, боится.

— А сеньор Арана ничего не сказал по этому поводу?

— Ясно, что он сказал. Сеньор министр обладает логикой такой же верной, как моя: «Мы должны хорошенько подумать и о себе, друг Гарригос! — произнес он. — Мы не причинили зла никому, напротив, мы делали столько добра, сколько могли, однако будет благоразумнее и нам уехать, как только это сделает сеньор губернатор». — И вполне логично, Мигель, и мне уехать после отъезда министра, хотя бы через Риачуэло и скрыться на острове Касахем.

— А Гарригос ответил что-нибудь?

— Его мнение было иное.

— А! Он хочет остаться?

— Нет, он пытался доказать дону Фелипе, сеньору министру, хотел я сказать, что благоразумнее не дожидаться отъезда губернатора, когда положение будет слишком опасным. Но затем они стали говорить так тихо, что я уже ничего более не мог слышать.

— Однако, в другой раз вы постарайтесь навострить ваши уши.

— Ты сердишься на меня, мой дорогой и уважаемый Мигель?

— Нет, сеньор, но раз я даю вам известные гарантии для настоящего и будущего, то хочу, чтобы вы служили разумно и с большей пользой.

— По мере возможности я буду это делать, Мигель! Ты уверен, что я не подвергаюсь теперь никакой опасности?

— Да, уверен.

— Луис долго останется здесь?

— Уверены ли вы в Николасе?

— Как в самом себе: она ненавидит всех этих людей с тех пор, как они убили ее сына, ее доброго, нежного, любящего сына, как только она догадалась, что Луис скрывается, она стала служить ему с еще большей заботой, внимательностью, пунктуальностью, с еще большей…

— Пойдем к Луису, сеньор дон Кандидо!

— Идем, мой дорогой и уважаемый Мигель. Он в моем кабинете.

— Да, но вы проводите меня только до дверей. Я врач души моего друга, а вы знаете, что врачи обыкновенно говорят наедине с пациентами.