Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2 - Эмар Густав - Страница 8

Заметив, что графиня направляется к нему, молодой человек вынул изо рта сигару и хотел бросить, но она остановила его движением руки.

— Я желала бы, — начала она, — говорить с вами о деле важном и получить некоторые объяснения.

— Спрашивайте, графиня, постараюсь удовлетворить вас, насколько это в моей власти.

— Я не сомневаюсь в вашей обязательности, милостивый государь, как видите, я вам и высказываю откровенно мои намерения.

— Прежде всего, графиня, — продолжал незнакомец, складывая свой плащ, который положил потом на землю, — я попросил бы вас покорно сесть, вы, должно быть, измучены.

— Правда, — согласилась она с улыбкой, — я не привыкла к такой продолжительной ходьбе по лесу, особенно в подобных условиях, я действительно очень утомлена, однако все же довольна этою странною прогулкой — она служит для меня мерилом того, на что бываешь, способен и чего ожидать можно от своих сил при твердой воле.

— Ведь вы, графиня, из числа избранных и доказали это много раз; итак, не обманывайте себя, мало женщин из вашего круга, избалованных роскошью и благосостоянием, могли бы исполнить то, что сделали вы в эту ночь.

— Берегитесь, милостивый государь, это очень походит на любезность, я позволю себе заметить вам, что для комплиментов странно выбрано и время и место, тогда как нам надо заняться делом.

— Комплименты мне ненавистны, графиня, и выразил я вам только мою мысль. Извольте же говорить, я вас слушаю.

— Если позволите, я начну по порядку; с тех пор как мы таким странным образом сошлись в доме трактирщика, признаться ли вам, меня мучает желание узнать, кто вы.

— Увы, графиня, я в отчаянии.

— Отчего же?

— Потому что, по роковому определению судьбы, не могу ответить удовлетворительно на первый вопрос, которым вы удостаиваете меня.

— Что вы хотите сказать?

— Да то, графиня, что я человек без имени, существо, быть может, погибшее, бессознательное орудие неумолимого рока.

Он провел рукой по лбу, покрытому холодным потом, но, поборов почти мгновенно усилием воли жгучее чувство, которое грызло его сердце, он пытался, однако, улыбнуться и тоном равнодушным, способным всякого ввести в обман, только не графиню, продолжал:

— Оставим это. Простите, я брежу, я подвержен нервным припадкам, во время которых говорю то, что не имеет смысла, и чего сам не понимаю, по счастью, как видите, эти припадки проходят скоро.

— Я не только прощаю вам, — ответила графиня голосом нежным и сострадательным, — но и жалею вас от всей души; вы страдаете. Увы! Каждого гнетет свое горе.

Сколько людей, у которых всегда улыбка на губах, а сердце разбито. Простите меня, что по неведению растравила рану.

— Вы добры, графиня, — ответил незнакомец с глубоким чувством, — да благословит вас Бог за ваши сердечные и утешительные слова! Я известен под двумя именами между теми, кто знает меня или полагает, что знает; для немцев я граф Отто фон Валькфельд; относительно же имени, которое дают мне французы, я просил бы позволения не говорить вам его, графиня, по крайней мере, теперь.

— Я не настаиваю, если вы не желаете этого. Не знаю, ошибаюсь я или нет, но мне все сдается со времени нашей встречи, по некоторым выражениям вашим, что вы знаете меня, и давно.

— Вы правы, графиня, я имею честь знать вас и очень давно, и очень коротко.

— Что вы этим хотите сказать?

— Только то, что говорю, графиня. Быть может, настанет день, когда я буду так счастлив, что представлю вам доказательство того, что утверждаю.

— Да я-то вас вовсе не знаю!

— То есть вы не узнаете меня, графиня, оттого ли, что воспоминание обо мне совершенно изгладилось из вашей памяти или такая большая перемена произошла в моей наружности.

— Последнее, мне кажется естественнее первого, — возразила графиня с тонкою улыбкой. — К прискорбию моему, я вижу, что вы исполнены таинственности, настоящая живая загадка; итак, мне приходится склонить голову. Ожидали вы встретить меня в эту ночь в доме трактирщика? Словом, для меня ли вы туда пришли? Как видите, я говорю прямо и определенно.

— И я отвечу не менее откровенно, графиня, — сказал незнакомец, слегка отвернувшись и сбивая ногтем мизинца пепел с сигары, — хотя вы не чужды причин, побудивших меня искать свидания с Поблеско, или, вернее, с бароном фон Штанбоу, признаюсь вам со всем смирением, что не подозревал вашего присутствия в трактире и чрезвычайно был изумлен, когда вы внезапно появились предо мною.

— Позвольте заметить вам, — произнесла графиня с легким оттенком иронии, — что я не могу понять, когда вы не знали о моем присутствии в доме трактирщика, допустив даже между вами и мною давнишнее знакомство, однако ничем не доказываемое, каким образом вы меня примешивали к более или менее важным причинам, побудившим вас искать объяснения с Поблеско; прибавлю мимоходом, что во время вашего разговора с этою мрачною личностью вы ни разу не упомянули о моей маленькой особе.

— Все это строго точно, графиня, но я в свою очередь позволю себе заметить вам, что вы совсем забыли наш разговор, когда вы вошли в залу трактира.

— Какое же значение мог иметь этот разговор? Видя, что вы угадали во мне переодетую женщину и, не желая, чтоб эта тайна была открыта слушавшим нас посторонним лицам, я сделала вид, будто знаю вас, и говорила с вами как со старым другом; с полуслова вы поняли мое намерение и ловко отвечали мне в таком же духе; все поддались обману, даже я сама, признаться, готова была поверить вашим словам.

— Жалею, что вы не поверили на самом деле.

— А почему, позвольте знать?

— Потому что, отвечая вам, я и не думал играть роли; вы говорили вполне естественно, всякий на моем месте обманулся бы, как я. Вы спрашивали положительно, я отвечал так же.

— Но ведь это невозможно!

— Я не понимаю вас, графиня.

— Да, наконец, письмо, которое я написала…

— Распечатано было мною. Позвольте повторить вам, что все действительно произошло так, как я имел честь докладывать вам в доме бедняги Герцога. Если кто-либо был введен в обман во всем этом деле, то один я. Как видите, я вполне правдиво сказал вам, что явился туда отчасти из-за вас.

— Совсем теряюсь. Ничего не понимаю изо всего этого. Зачем вы назвались поляком?

— Увы, графиня, ведь я космополит, если хотите. Надо же было иметь предлог для ссоры. Этот, по крайней мере, никого не выдавал, — прибавил он значительно.

— Вы правы, и во всем; я признаю себя побежденной.

— Вы ничего более узнать от меня не желаете, графиня?

— Пару слов еще, если позволите.

— Приказывайте, я ваш преданнейший слуга.

— Не скрою от вас, что я сильно озабочена. Во-первых, я не знаю, где нахожусь, потом, измучена до крайности, а между тем мне необходимо вернуться в самом скором времени в деревню, где я оставила своих спутников. Что подумают они, если меня не будет с ними, когда настанет час отправляться в дальнейший путь?

— Об этом тревожиться нечего, графиня, мы не более как в полумиле от деревни, где остались ваши друзья. На этом месте мы вполне ограждены от всякой опасности. Побудьте здесь час-другой, вы нуждаетесь в отдыхе после такой утомительной ночи, а я, с вашего позволения, пошлю двух слуг ваших в деревню, предупредить о том, что произошло, ваших спутников и привести их сюда как можно скорее.

— Не проще ли было бы мне самой отправиться в деревню? Я теперь немного отдохнула и чувствую себя в силах пройти полмили.

— Не сомневаюсь, графиня, но такая неосторожность может повлечь за собой непоправимое несчастье.

— Опять не понимаю вас.

— Я объясню свою мысль: как вы ни бодры духом, силы ваши истощены и вы поневоле пойдете тихо.

— Что ж за беда, лишь бы мне на рассвете быть на месте!

— Нет, графиня, это еще не все. Старик анабаптист, служивший вам проводником до дома трактирщика, остался в руках пруссаков; разумеется, они предположат, что он с вами заодно, и станут допрашивать его; это честный человек, но они употребят средство, которое до сих пор, надо сознаться, удавалось им всегда, — они вынудят его вести их в свою деревню; он должен будет повиноваться, и вы поймете, графиня, без всяких объяснений с моей стороны последствия подобной меры и страшную опасность, которой подвергнутся ваши друзья.